Золотые ворота. Черное солнце - [43]

— Жито бы выкосить… — тихо проронила какая-то из женщин.

— Погоди: придет время — пули выкосят, — некстати хихикнул Ландык, жадно досасывая еле удерживаемый ногтями окурок.

— Придет или не придет, а не топтать же хлеб.

— А я что говорю? Косите на здоровьице, коли нравится. Мое дело сто десятое…

Нет, не могли эти люди, с малолетства приученные уважать чужой труд, постичь, как это можно осквернить святой хлеб. Пусть даже не дозрело зерно, но ведь не годится уминать его ногами. Не говоря ни слова, Оксана подалась напрямик через поле в долину.

— Оксана, ты куда?

— За косой. В Виту-Почтовую.

Вернулась она в сопровождении сухонькой старушки, одетой в широченную сборчатую юбку с белым фартуком, в полотняную сорочку с вышитыми рукавами и в черном платке, из-под которого выглядывал допотопный чепец. Она учтиво поклонилась пелюшенковцам.

— Значит, немчура и сюда дойдет? — было первым ее вопросом.

Но что могли ответить ей киевляне? Выручил Ландык:

— Отсюда, мамаша, начнем гнать чужаков, как псов паршивых, аж до самого Берлина.

— Дай бог, дай бог, — перекрестилась старенькая. — А кто же из вас косить собирается?

Мужчины переглянулись.

— Мне, видите ли, никогда не приходилось брать в руки такую штуку, — показывая пальцем на косу, застенчиво прошепелявил бухгалтер. — Просто и не знаю, получится ли…

— А что тут мудреного? Бери и маши, — хихикнул Ландык. — Подумаешь, наука.

— Так что же ты языком треплешь, на деле покажи, как нужно делать.

— Знаем мы таких героев: сами рук не приложат, а других поучать ох как охочи! — накинулись на него женщины.

— Придется, товарищ Ландык, вам попробовать, — просительно обратился к нему Пелюшенко. — Вся бригада ждет.

Тот молча взял волосатыми ручищами косовище и нехотя подступил к житу. Какое-то мгновение стоял на широко расставленных ногах, потом плюнул на ладони, остервенело потер их, размахнулся и с такою силой хватил косой по стеблям, что лезвие жалобно завизжало и почти по самую пятку ушло в землю. С превеликим трудом вырвал его. Снова размахнулся, но, боясь опять вогнать в землю, срезал стебли почти на уровне колена. И так раз за разом. Стерня за ним напоминала наспех постриженную овцу. Коса визжала, не слушалась, забирала то влево, то вправо.

— Ну и послал же бог работничка на нашу голову, — не вытерпела Оксана. — Жаль смотреть, как он хлеб переводит.

— Не рукой косу веди, а всем корпусом, — посоветовал Олесь.

Ландык только этого и ждал.

— Все умные за чужой спиной. А попробовали бы сами… А ты, очкарик, чего боишься к косе прикоснуться?

— А я и не боюсь… — спокойно ответил Олесь.

Запыхавшийся, побагровевший Ландык швырнул на стерню старенькую косу и поплелся прочь. Проходя мимо Химчука, на миг остановился и посмотрел на него так презрительно, словно хотел сказать: и куда тебе, дохляку, за такое дело браться! Но Олесь не обратил ни малейшего внимания на тот уничижительный взгляд, а спокойно поднял косу, достал брусок. Женщины с любопытством наблюдали за ним, у многих в глазах светилось сочувствие. Оттого, что внимание всей бригады было приковано к нему, на сердце у парня стало неспокойно: что, если на виду у всех коса воткнется в землю? Тогда на губах у Оксаны появится презрительная усмешка, а этот толстяк, пожалуй, лопнет от злорадства.

Навострив косу, он развернулся вправо, слегка напружинил ноги, как учил его старый Ковтун на трубежских сенокосах, потом резко, всем туловищем развернулся влево и выпрямился. Коса стремительно юркнула в гущу жита, зашелестела и выскочила слева, свалив с полснопа срезанных стеблей. Олесь взмахнул второй раз, третий. Послушно, размеренно играла в его руках коса, срезая полосу за полосой золотистый хлеб. Движения его были настолько легкими и непринужденными, что никто из присутствующих и подумать не мог, как ныли у него суставы. А Олесь забыл и про Ландыка, и про женское сборище. Он даже не слышал, как хвалили его.

— Сказано же: дело мастера боится. Не косит — играет.

— А с виду такой немощный… Кто бы мог подумать!

Даже пожилая крестьянка из Виты-Почтовой не удержалась:

— Прирожденный косарь!

Только голос Оксаны вывел Олеся из забытья:

— Вот у кого надо поучиться, Ландык!

— Кто для чего рожден…

Когда Олесь начал новый загон, старушка принялась вязать снопы. Девушки неумело скручивали ей перевясла, относили готовые снопы к груше-дичку и осторожно, словно младенцев, клали рядком. Когда клин был скошен, военные инструкторы разметили будущий противотанковый ров и начали разводить людей для работы. Место Олеся оказалось между Ольгой Лящевской, заступившейся за него в дороге, и полногрудой, белокосой Явдохой Нечипайло. Но рядом с ним вдруг захотела встать Оксана.

— Ты не против?

— А мне что? Становись.

Вскоре на всей пятидесятикилометровой линии, опоясывающей Киев, закипела работа. Шестьдесят тысяч киевлян высоко поднимали кирки и с яростью, как будто перед ними лежал враг, вгрызались в сухую почву. Под этими ударами застонала земля, затянулась желто-серым шлейфом пыли.

— Не спеши, волдыри быстро набьешь, — предостерегла Оксана Олеся.

Он только поднял брови.

Через некоторое время Оксана снова:

— Тебе бы ладони обмотать…