Золотые века [Рассказы] - [11]

Ничего плохого в людях с Луны не было, просто дела у нас шли не очень-то гладко. По правде говоря, они шли из рук вон плохо. А когда у человека не остается никакого выхода, так он способен на самые идиотские поступки: например, стрелять по падающим звездам. Какое же несчастье нас постигло? Дело было вот в чем: поколение за поколением члены нашей семьи работали как звери, чтобы скопить хоть немного денег. А когда копилка наполнялась, деньги шли на покупку новых участков, новых виноградников, новых оливковых деревьев. И вот теперь, когда виноградников и оливковых деревьев у нас стало до черта, оказалось, что некому собирать виноград и маслины. Поденщики из ближайшего селения ни за какие коврижки не хотели работать на нашей земле, да их там почти и не осталось. Большинство из них переехали в город и на лето возвращались в родное село на таких лимузинах, что закачаешься. А те, что еще оставались, запрашивали сумасшедшие деньги, и нам это было не по карману. Все проще простого: если на оплату поденщиков уходило больше денег, чем мы зарабатывали на продаже вина и оливкового масла на рынке, то какая нам была от всего этого выгода? Виноград и оливки гнили на лозах и ветках.

Через несколько дней после того вечера (я говорю о встрече в хлеву, а не о выстреле) мой лунный человек вернулся в наши края. Я ехал из школы на велосипеде. По обе стороны от тропинки тянулись ряды олив с гнущимися от плодов ветками. На повороте я столкнулся с человеком с Луны. Он высоко подпрыгивал и срывал оливки пригоршнями. Это занятие так его увлекло, что он даже не заметил, как я подъехал.

— Эй ты, селенит! — закричал я.

Он еще раз подпрыгнул, на этот раз от испуга, но не убежал. Так замирают в неподвижности кролики, ослепленные фарами машин.

— Вор! — сказал я ему.

— Я просто хотел есть, — оправдался он.

— Это не твои оливы! — заявил я.

— Мне до лампочки! — ответил он.

Все это мы сказали друг другу на языке жестов, потому что ни один из нас не владел языком другого. Однако понять человека с Луны не составляло никакого труда. Он хотел есть, а рощи были полны маслин, которые никто не собирал, и поэтому пришелец их взял, только и всего. Возразить на это мне было нечего.

— Ну, до свидания, — сказал я наконец.

— До свидания, — ответил он.

Добравшись до дому, я рассказал всем, что со мной произошло, и отец отвесил мне подзатыльник. Не понимаю, почему он вдруг меня стукнул. Мне кажется, он и сам этого не знал. Ведь, если разобраться, маслины все равно бы сгнили, так что ничего страшного бы не случилось, если бы человек с Луны их съел. Я проплакал весь вечер до самого ужина. За столом я продолжал плакать, и время от времени слезы падали в мою тарелку. Я размешивал пальцем лапшу в бульоне вперемешку со слезами, дулся и разводил пачкотню, как обычно делают все дети, которых обидели. Новый подзатыльник не заставил себя ждать.

— Мне вспоминается… — завела свою песню бабуля.

Но никто ее не слушал. И если все молчали, то вовсе не для того, чтобы вникать в суть ее историй, а потому что каждый предавался своим мыслям. Похожее молчание бывает в приемной у зубного врача. Если я сравнил нашу столовую с приемной дантиста, то на это есть две весьма важные причины. Во-первых, как раз в это время у меня выпадали последние молочные зубы, и дедушка отвел меня к зубному врачу. А во-вторых, потому, что бабулин голосок напоминал мне одну из мелодий, звучащих обычно в приемной дантиста, из тех, которые заставляют тебя думать о чем угодно, только не о музыке.

— А что, если нам нанять несколько человек с Луны? — вдруг сказал дедушка. — В последнее время их много развелось.

Мой брат засмеялся над дедом и его маразматической идеей нанять селенитов. Но это было проявлением неуважения к старшим, и брату тут же досталась оплеуха (чему я страшно обрадовался).

■

Однако, хотя это может кому-то показаться невероятным, уже несколько недель спустя наши угодья обрабатывали бригады людей с Луны. Дедушке, очевидно, не первому пришла в голову подобная мысль — на окрестных хуторах уже начали нанимать их. Я предполагаю, что моему отцу непросто было пойти на такой шаг, потому что он и горожан-то на дух не переносил (говорил, что они мочатся у каждой сосны, как собаки на углах). Поэтому представьте себе, какого мнения он мог быть о людях с Луны. Но, как ни крути, другого выхода не было. И неожиданно оказалось, что это была блестящая идея. Люди с Луны вкалывали вдвое лучше, чем обычные поденщики, а брали за работу вполовину меньше. В один миг наше разорение обернулось достатком. Никогда в жизни я не видел отца таким счастливым — он даже танцевал фанданго, взяв себе в пару метлу, — если он не осмеливался пригласить на танец бабулю, то лишь потому, что боялся переломать ей кости, точно они у нее были стеклянными.

— Мне вспоминается… — начинала свой рассказ бабуля за ужином.

Люди с Луны спали в хлеву. Раньше им запрещалось заходить туда даже на ночлег, а теперь они могли заходить в хлев только на ночь, и никому это не показалось странным (я уже говорил, что в этом доме делалось множество всяких глупостей). Поутру мой отец отвозил их на работу, и люди с Луны работали от зари до зари. Часто они пели, и мне очень нравилось, как они поют. А мой брат считал их пение отвратительным. Отец своего мнения не высказывал, он только обходил угодья с берданкой на плече, словно бы просто дышал свежим воздухом. Ружье ему было совершенно ни к чему, потому что нам принадлежали и хутор, и поля, и виноградники, а они распоряжались только хлевом и своими грошовыми накоплениями, и все были более или менее довольны. Я думаю, что ружье придавало отцу более внушительный вид. Сомнений не вызывает только одно: если бы отец посмел заговорить с поденщиком-землянином так же резко и надменно, как с людьми с Луны, землянин бы тут же дал ему по роже.