Золотые патроны - [24]
— Легенда с продолжением, — задумчиво проговорил майор Рудков. — И, нужно предполагать, еще не конец. Теперь наряды в ущелье надо высылать к выходу из пещеры. Не унесут свою тайну в могилу бандиты, заработать захотят на этом.
— Давайте Капалина вызовем, он, может, определит, кто это такой.
— Всех стариков пригласим. Они помнят бандитов. Много крови здесь пролилось в тридцатые годы.
Илья Семенович Капалин и другие старожилы, приглашенные начальником заставы, узнали в изможденном старике самого Шакирбая. Почти каждый из тех, кто стоял сейчас в комнате, в свое время был обижен Шакирбаем. У одного банда увела корову или овец, у другого изнасиловала жену, у третьего и по сей день заметны еще шрамы от сабельных и ножевых ран, и попадись Шакирбай лет тридцать назад в руки этих людей, его бы судили безжалостно. Но сейчас старики смотрели на метавшегося в жару бандита скорее с сожалением, чем с ненавистью.
— Уж спокойно бы и помирал, раз дорогу не ту выбрал. И так греха на душе сколько. Дак нет, все лютует, норовит пакость устроить, — проговорил один из стариков.
— И то подумать — хозяином был. Теперь небось нищенствует. Как не лютовать?! — как бы оправдывая Шакирбая, ответил другой.
Как только лейтенант Борисов узнал, что задержал Шакирбая, сразу же решил позвонить в штаб части, чтобы доложить своему начальнику и о том, почему не выехал своевременно на другую заставу, и о задержанном бандите. Начальника политотдела не оказалось на месте, и Борисов попросил вызвать майора Данченко.
— Лейтенант Борисов говорит.
— A-а, Сергей, ты еще в Подгорновке? Ну, что я говорил. Застрял?!
— Не зря застрял. Шакирбая я задержал. Лежит на кровати и стонет. Завтра утром выезжаю дальше. Доложите, прошу, начальнику политотдела…
Об авторе
Детство и отрочество Геннадия Ананьева не назовешь безмятежными. Любимым головным убором была испанка, любимой игрой — игра в войну. А потом тревожное слово «война» вошло в быт. Мальчишка бегал на вокзал встречать эшелоны с эвакуированными, помогал обессиленным от горя, длинной дороги и голода людям выносить из вагонов их тощие узелки и полупустые чемоданы. Почти каждый день часами простаивал в очередях за хлебом, читая Фенимора Купера, Жюля Верна или слушая грустный разговор женщин о похоронках. Не ложился спать, не послушав сообщения Совинформбюро о положении на фронте. По нескольку раз в день заглядывал в почтовый ящик: нет ли письма с фронта.
В сорок шестом, через год после окончания войны, надел гимнастерку с погонами. Нужно было заменить тех, кто стосковался по дому.
Алма-атинское пограничное кавалерийское училище, затем — граница. Забайкалье. Шутники говорят с грустным юмором, что в Забайкалье двенадцать месяцев зима, остальное — лето, лето и лето. После Забайкалья — Кольский полуостров, застава на берегу беспокойного Баренцева моря, где в январе может пойти проливной дождь, а в августе завьюжить. Но ни от кого из пограничников никогда не услышишь жалобы на то, что суров климат, что сотни километров до ближайшего городка, что в сутках только двадцать четыре часа. Пограничники не замечают своего будничного героизма.
Почти десять лет прошагал Геннадий Ананьев по дозорным тропам, затем сменил штык на перо, стал журналистом. Окончил Казахский государственный университет имени С. М. Кирова. Встречался со многими интересными людьми, писал о них, неутомимых тружениках заводов, колхозов, строек.
Но главной темой его творчества стала тема границы, ратный труд ее защитников, скромных, немного суровых людей в зеленых фуражках. О них и его первый рассказ «Заряды», опубликованный в журнале «Простор» в 1965 году, и его последующие произведения, о них и эта первая его книжка.
