Золотые патроны - [12]

Заматываю я ремнем штанину и голенище: разорвало и икру задело. Руки тоже побиты. Ничего не получается, а он, ему меньше досталось, обтирает кровь с лица и смеется. Давай, говорит, костер из самолета разведем, а потом думать будем, что дальше делать. Не попремся же, говорит, в эти горы пешком. Зло меня взяло такое, какого никогда в жизни не бывало. Может, оттого, что так глупо разбился, может, что кровь идет из ноги и тело мерзнет, а я не могу хорошо штанину затянуть, но, скорей всего, потому озлился, что и у самого были мысли двойные: идти на заставу или зарыться в стоге сена и дождаться, пока машины подойдут. Людей на усиление начальник отряда готовил. Тут Семен под руку со своим: «Сутки на морозе — не беда. Отогреемся потом спиртиком!»

Глянул я на него да как крикну: «А застава кровью умоется за твой спиртик!»

Кажется, ничего он мне больше не говорил. Помог мне ногу привести в порядок и пошел следом. Вижу, не хочет, а идет. Оробел, видно. Потом, правда, когда уж высоко в горы поднялись и снег стал почти по колено, пошел первым пробивать. Увидел, что я стал из сил выбиваться. А перед перевалом, когда километра два осталось, помогали друг другу. Снег почти по пояс, дорогу не различишь, того и гляди в обрыв загремишь.

Майор рассказывал, а я представлял себе, как два человека, чудом уцелевших при катастрофе, упрямо лезли все выше и выше; они, среди бесконечных нагромождений скал, беспомощны и жалки, но их ведет вперед цель, и они, наверное, не замечали своей беспомощности, они не чувствовали страха, не чувствовали своего одиночества, ибо шли к людям, чтобы спасти их от смерти, ежеминутно рискуя ради этого своей жизнью. И так просто, будто о самом обыденном, вспоминает обо всем этом майор, может быть, потому, что уже прошло много времени, а с годами все сделанное кажется проще и незначительней, а может, и тогда он не видел в этом ничего геройского — просто он выполнял приказ и беспокоился о судьбе почти незнакомых ему людей чуть больше, чем о своей.

Так хотелось на перевале отдохнуть, но разве можно — замерзнешь, стоит только лечь. Пошли вниз. Вроде бы легче стало. Если бы не нога, можно кое-где даже бегом. На заставе с вышки увидели нас, послали лошадей, а я сесть на коня не могу. Солдаты едва посадили. В общем, мы успели. Банда подошла на рассвете, и встретили ее хорошо. Мы-то не слышали боя — спали как убитые. Только потом видели пленных. Человек двадцать. А начальник заставы сказал, что никто из бандитов назад не ушел, разгромлена банда.

Меня и Ярмышенко наградили. Одно только нехорошо получилось… Когда машины, которые начальник отряда послал с людьми, подошли к горам, увидели разбитый самолет. Погрузили солдаты самолет на машины, сами — на заставу. Самолет же в отряд, на аэродром. Прямо мимо моей квартиры. С женой плохо. Врачи, начальство — все утешают, что все, мол, в порядке, да разве поверит… А мы дней пятнадцать на заставе отлеживались.

Ивченко замолчал, поправил упавшую на лоб прядку волос и посмотрел на меня вопросительно: «Ну что? Все, наверное?» Но у меня был вопрос. Собственно, не вопрос, а недоумение: неужели все эти годы он прослужил здесь, в небольшом городишке, затерявшемся в степи?

— Предлагали, — немного помедлив, ответил Ивченко. — Хорошие места предлагали, в штаб. Отказался. А почему, собственно, я должен уезжать отсюда?! — голос майора стал еще сердитей, и я почувствовал, что задал бестактный вопрос. А майор продолжал: — Почему, скажите?! Чтобы еще кто голову сломал?! Здесь маршруты с горы да в ущелье, из ущелья — на перевал. Сейчас солнце, а через минуту — туман. Смотри да смотри. А я уже — тертый калач. Вот Ярмышенко, тот перевелся. Звеном сейчас командует. Теперь-то я себе, можно сказать, подготовил смену, теперь можно и на пенсию.

Ивченко встал из-за стола, крикнул повару: «Спасибо, кок!» — и направился к выходу.

Я увидел, что он чуть-чуть хромает.

НА ПОЛНОЙ ВОДЕ

Начальник заставы капитан Юдин еще раз прочитал сообщение синоптиков: «Ветер два-три метра в секунду, днем незначительное усиление» — вложил пистолет в кобуру и вышел из канцелярии.

— Наряд, товарищ капитан, на катере, — доложил дежурный.

Море было на редкость спокойным. У песчаного берега, который начинался сразу же от заставы, оно голубело, как утреннее небо; а уже в полмиле от берега цвет его напоминал нежную зелень весенней травы; зелень эта, удаляясь от берега, постепенно темнела, становилась почти черной. Милях в пяти от заставы, среди неподвижного, будто уснувшего моря, возвышались пять скалистых островов; над самым высоким островом, который стоял прямо против заставы, медленно двигалось по-северному тусклое, огромное и холодное солнце, цепляясь своим лохматым краем за острые вершины скал. Юдин посмотрел на часы — три ночи. Начался прилив. Вода в устье реки, где находился заставский причал, уже поднялась, и катер мог свободно выйти в море.

За четыре года, которые прослужил Юдин здесь, на Кольском полуострове, он привык к тому, что летом солнце кружит по горизонту, не поднимаясь вверх и не прячась за мшистые гранитные гребни, а зимой не показывается вообще; он знал, когда начнется прилив, и всегда безошибочно планировал выход катера на осмотр островов или береговой кромки; он и по лоции, и практически изучил, на какой воде в какую губу можно заходить, знал каждую банку по всему берегу на участке заставы — за четыре года Юдин приобрел репутацию опытного начальника заставы.