Золотые купола - [42]
Она держала в руках хрустальную брошь.
– Метелица… – тихо сказала Настя.
– Ты тоже видела её? – спросила Юля.
– Да, – ответила Настя.
Хрустальная брошь стала таять, терять форму, пока, наконец, не превратилась в маленькую лужицу в ладонях Юли. Девочки слили воду в блюдечко и увидели в воде отражение лица метелицы, теперь платиновые волосы уже развевались на ветру и переливались живыми картинками. Она улыбнулась, подмигнула девочкам и исчезла. Больше они её никогда не видели, сколько бы ни заглядывали в блюдечко. Вода испарилась, и остались лишь одни воспоминания.Оп-ля! Армия – это я! (Рассказ-быль)
Трамвай остановился, двери раскрылись, и в салон тяжело поднялся ветеран войны. На верхней ступени он остановился, дабы перевести дух. Пассажиров по обыкновению для этого времени было не много. Следом за ним никто не поднимался и он, никому не мешая, простоял, пока трамвай не тронулся с места. Он был высок, худ, сутул. Одет был в коричневый пиджак, угловато висевший на худых плечах, левая сторона которого было украшена несколькими рядами орденских планок. Под пиджаком – клетчатая фланелевая рубашка, заправленная в мешковатые брюки, давно не видевшие утюга, севшие от частых стирок и потому высоко свисающие над ботинками образца моды семидесятых. В руках он держал трость с резной ручкой. Опираясь на неё, он медленно прошёл на свободное место и сел. Ехать долго, на другой конец города, и он заскучал. Он сидел и бессмысленно, устоявшимся взглядом старца разглядывал мелькающие за окном картинки. Лицо его было сплошь изрезано глубокими морщинами. Седые редкие волосы, с залысиной ото лба до затылка, опоясывали голову. На какой-то остановке в трамвай подсели солдаты. Старик перевёл взгляд на них и наблюдал. Один из них держал наперевес гитару. Обычное дело. Солдат без песни, как невеста без жениха. Они столпились около водительской двери, и кто-то из них выкрикнул:
– Вас приветствует Российская армия!
И они запели:
Я шел, отбрасывая тень,
На каменистую дорогу,
Портянка мне натерла ногу,
Сбилась каска набекрень.
«Молодцы – подлецы! – вспыхнул душой ветеран. – Не унывают!»
Солдаты пели складно, без фальши, на четыре голоса, в разных тональностях – то был явно поставленный, спетый концертный номер.
По ляжкам бухает приклад,
А я все думаю о бабах
И, спотыкаясь на ухабах,
Вспоминаю русский мат.
«Но как поют! – восхитился ветеран. – За душу теребит. Хоть и песня современная… Мы такие не пели… Демократия…. Что делать, времена и вкусы меняются… Всё одно смачно поют… Не стесняются… Всё правильно… Солдат из топора кашу сварит… Да и что унывать… Служба – она и есть служба…»
Вдруг ему вспомнилась его далёкая молодость. «Тогда была война. Ну и что. Солдату в любые времена не сладко. Эвано чё говорят по телевизору!» Вспомнился друг Лёха. Вспомнилось: тот как возьмёт в руки гармонь, тряхнёт кудрями, затянет «Катюшу» – аж мурашки по телу разбегаются! Затишье между боями – фрица зло берёт, жрёт свой паёк по расписанию да зубами от злости скрипит. Время было тяжёлое, военное, и не мудрено, что поющие время от времени нет-нет, да и менялись – кого-то в госпиталь, а кого-то и сыра земля приберёт. Все менялись, одно только Лёха был неизменным – не брала его ни пуля, ни бомба, как заколдованный был. «Ох, и голос был – соловьи замолкали, заслышав его… Как на Лехин голос похож этот, у солдатика, у запевалы… В армии оно как не сладко, а они вона – не унывают, поют. Не всё ещё видать потеряно – выживем. Молодцы!»
Оп-ля! Армия – это я!
«Сам Леха остался там – по своему уразумению: прорвался один «тигр», гадёныш, сквозь танковое ограждение. Так Леха с гранатой на него кинулся… знал, на что шел, не мог не знать – прям под дуло пулемёта вскочил из окопа. Торопился он с намерением тем же танком брешь в заграждении прикрыть. Только гранату бросить-то и успел, как немец из пулемёта полоснул. Брешь-то прикрыл, токмо вот сам там и остался… Мог бы и не геройствовать, он не стал, пожертвовал… Оно как поют! И эти бы закрыли… Молодцы!» В который раз повторял ветеран про себя. Слёзы умиротворения наворачивались на его глаза – за молодёжь, за смену, отчего он сидел и часто-часто моргал.
Усатый прапорщик, маньяк,
Сказал, что наши ягодицы
Должны все время находиться
Крепко сжатыми в кулак.
Неожиданно из-за поющей кучки появился ещё один солдат, его и видно-то вовсе не было до сей поры, он в компании не пел. С приближением конца песни он вышел из-за них, – стоял в тенёчке, позади, снял солдатскую кепку и пошёл вдоль вагона…
А я и так с казенных щей
Давно похож на Буратино,
Еще полгода карантина –
Буду вылитый Кощей.
Как же… Чего это… Погоны ж… Ветеран не верил своим глазам. В кепку сыпалась мелочь, летели бумажные купюры. Что это… Нельзя же… Топтать… Погоны, как знамя – святое… На паперть… Старик в миг ссутулился ещё больше, опустил голову и какое-то время сидел в оцепенении, придавленный тяжестью увиденного.
Оп-ля! Армии – это я!
Распрямив плечи, он поднялся. Уже почти совсем не опираясь на трость, опустив отрешенно голову, разглядывая пол под ногами, он направился вперёд салона.
