Золотые купола - [37]

Холодов слушал старого вора и пытался понять: с какой целью тот ведёт с ним эту задушевную беседу. Он ему не кум, не брат, не сват. «На кой ляд мне нужно знать про какого-то там математика», – думал он. Ему было много интереснее знать решение вора относительно его недавнего поступка.

Старый вор тем временем продолжал:

– Так было до поры до времени, до тех пор, пока в лагере не появился он. Как только кто-то из политических проигрывал, следом садился играть он и отыгрывал всё обратно. И, что самое интересное, отыгрывал ровно столько, сколько проиграл политический, и тут же покидал карточный стол. Из сего было ясно, что он просто показывал своё неуважение к уголовному миру, что, конечно же, не могло не задевать его завсегдатаев. Его никто не мог обыграть. Обвиняли в мошенничестве. Обвинять одно, поймать – другое. Пойман он не был. Беспочвенные обвинения – ничто. Кормушка уголовнику закрылась, общаг скудел не по дням, а по часам. В конце концов ему готовили несчастный случай на производстве. Зэк в этом деле навык имеет. Бревно ли вдруг скатиться на тебя, провод ли под напряжением оборвётся… да мало ли что, методов много, тут всё на соплях держится, чихни вот, что-то да отпадёт.

Старый вор говорил медленно, не торопясь, иногда его рассказ прерывал приступ затяжного, сухого кашля. Он прикрывал рот носовым платком и, когда убирал его, на нём оставались капельки крови. Прокашлявшись, он говорил снова:

– Я тогда был молод, меня только короновали и, как вор в законе, я должен был решать судьбу математика. Я с ним встретился и задал ему один единственный вопрос. «Почему ты только отыгрываешь чужие проигрыши и не играешь на свой интерес? Ведь с такой игрой ты мог бы жить кум-королём до конца срока… да что срока, можно и на воле обеспечить себе приличное состояние». И знаешь, что он мне ответил? – вор бросил вопросительный взгляд на Холодова.

Холодов пожал плечами.

– Он ответил: «Неправильно всё это!» Удивлению моему не было предела. Я, хоть и был молод, но повидал немало. И тут я впервые вижу перед собой человека, так безалаберно относящегося к своей шкуре. Для него было неправильным то, что кто-то у кого-то что-то забрал. Для него не важно – каким путём это было проделано. И даже суть не в несправедливости. Совсем не в этом. Удивило то, что он, совершенно не имея выгоды для себя, поставил под удар свою единственную жизнь. Мне стал интересен этот человек. Я наложил запрет на его устранение. Чтобы сохранить ему жизнь, мне пришлось с ним договариваться: хотя бы на время нашего общения повлиять на политических и не играть в карты, дабы не злить уголовников. Я стал часто встречаться с ним. Если для политических нет дороги к уголовникам, то для уголовника преград в лагере не было, он в любом заборе дырочку для себя найдёт, если это ему нужно будет. И встречи наши выливались в продолжительные разговоры и споры. Это был умный и добрый человек.

Тень грусти появилась на лице вора.

– Его правда была чистой, наивной и бессмысленной. Для него было трагедией, что его правда обречена. И он это прекрасно понимал и ничего изменить не мог. Я всегда говорил ему, что так, как он думает, не бывает. Любой, кто бы он ни был, будет делать то, что удовлетворит его внутренний мир; если он жаждет убийства – он будет убивать; если он жаждет насилия – он прибегнет к насилию; если он жаждет уважения к себе – он будет его добиваться, и будет делать это любыми путями, даже если к этому нужно идти через несчастья других. Каждый будет искать удовлетворения, пусть то будет плотское удовлетворение или это удовлетворение тщеславия… Не важно! Он будет добиваться своего, невзирая ни на кого. Важно дойти до цели. Какой дурак откажется от своего благополучия? «Неправильно всё это», – говорил он в ответ. Он стоял на своём, опираясь на свою неземную, совершенно нереальную правду. В наших лицах столкнулись две правды. Одна росла на законах реального мира, в которой каждый найдёт себе объяснение и оправдание своим гадким поступкам. Вторая родилась в голове человека и корнями уходила в сотни прочитанных книг. Хоть и спорили мы с ним, но каждый из нас не мог отрицать правды другого. Было две правды, и обе были правдой. Но время нашего общения прекратилось. Воров, во избежание непорядков, подолгу в одном лагере не держат. Меня готовили к этапу на другую зону. Наверное, я приглянулся математику. При нашей последней встрече он открыл мне свой секрет. «С этим секретом ты всегда будешь выигрывать, – говорил он мне, – я не шельмую, я пользуюсь правилом исключения. Я раскрою его тебе при одном условии. Поклянись честью вора, что ты будешь им пользоваться только в том случае, если обстоятельства сложатся так, когда будет крайняя необходимость помочь другому человеку. А сытым ты будешь и без карт». Я поклялся – мне жутко интересно было узнать секрет. Играет, как новичок, а постоянно выигрывает. «Это простое правило, – говорил мне математик, – просчитав его, я назвал его правилом исключения». – «Почему исключения», – спросил я его. «Этого тебе не понять», – отмахивался математик.

Приём оказался очень прост. Потом меня перевели, увезли на другой конец страны. Математика я больше никогда не видел. Скорее всего, его правда его сгубила. В лагере он был жив только потому, что я так хотел.