Золотые купола - [29]

Голиков пребывал в шоке.

– Только один раз, – в надежде спрашивал он.

– Это уж как получится, – усмехнулся Михалыч, – время покажет.

Ему больше не хотелось находиться с мерзостью в одном помещении. Он многих видел. Этот отличился особой ничтожностью. Брезгливо сплюнув ему в ноги, он направился к дверям.

На выходе Михалыч остановился. Он не забыл о присущем ему благородстве.

– Денежный долг я списываю, хватит с тебя и жены.

Михалыч вышел, оставив Голикова сидеть в оцепенении. Он дал денег армянину и покинул заведение.

Теперь Голиков клял себя какими только мог словами, но слезами горю не поможешь. Он не мог понять, как так могло случиться, что он поставил на кон свою жену. Казалось, что происходящее случилось вовсе не с ним. Что это – просто кошмарный сон. Он проснётся, и всё будет не так, как во сне.

– Как ты намерен рассчитываться? – безразлично спрашивала Надежда.

– Я уже рассчитался, – врал Голиков.

Её безразличие основывалось на её решении. К чему ей проблема, сидящая перед ней. Она разведёт его с дочерью. Перед ней сидел человек без будущего.

* * *

Дмитрий Холодов с возвращением стал ещё больше выделяться среди своих сверстников. Колония для малолеток, как, впрочем, и всё происходящее – что бы ни было – для любого из нас всегда неминуемо оставляет свой след, не могла пройти для него бесследно. В детский дом вернулся он уже юношей, повидавшим мир. Он создал его сам для себя. Сложил кирпичики виденного. И сформировалось. Куда взрослее. Пришла ранняя зрелость. И только годы не позволяли ему покинуть эти стены. Повзрослел он не только внешне. Человек, прошедший через испытания, обязательно меняется. Каждый непременно делает для себя выводы. Так произошло и с Холодовым. Он твёрдо поклялся сам себе, стоя под иконами, что в своей жизни он никогда и никому не сделает подлости. Не предаст. Он видел уже много своих ровесников – легко предающих… и преданных… С лёгкостью обманывающих, и обманутых… «Сметана» в этом списке далеко не первый. Он так – мелкий подлец, не понимающий, что творит. И Дима его простил. Зачем держать злобу на то, что тебе не изменить. Есть рядом… нужно знать об этом, не уподобляться… А не порождать новое зло, даже по отношении к недругам, это в его силах. А есть и хуже… Он видел в колонии случаи, способные разрушить любую веру в правильное. Одного, редкого, это закаляет, другого – ломает… В то время, когда был повод подумать об условно-досрочном освобождении, когда на горизонте замаячили лучики свободы иной, и не редкий из осужденных, не имел брезгливости и шёл в оперативный отдел или к начальнику колонии и рассказывал всё, что знает из того, что они ещё не знают. Подобная мера уже давно с успехом прижилась в колонии. Администрация колонии не обманывала – отпускала. Надо отдать ей должное – действенная мера… В колониях осужденные живут маленькими группами, именуемыми семейками, по три-четыре человека. Едят вместе, добывают хлеб, одежду. На столовских харчах много не протянешь. Члены семейки считают себя больше, чем братьями. Бывали случаи, когда перед освобождением кто-то из семьи наведывался в администрацию и заслуживал преждевременное освобождение, рассказав о своих же братьях… «Вот где высшая подлость», – считал Холодов. Но даже и тех, кто просто обыгрывал в карты, пользуясь недалёкостью, или выманивал вещи хитростью, пользуясь наивной доверчивостью, даже таких Холодов недолюбливал, хотя они и пользовались авторитетом. Высшая бравада – найти лоха и лохануть его. От всего этого попахивало какой-то гнилостью. И авторитет такой был покрыт плесенью. Простой вопрос «Правильно ли это?» расставлял всё по своим местам ответом на него – «Нет». Всё просто и понятно.

Когда человеку в жизни не сладко, когда человеку уже не во что верить, он вспоминает о Боге.

Холодов свято верил, что в его силах прожить честную и достойную жизнь. Такую, чтобы его дети могли гордиться им. «Если у меня так получилось, пусть случиться мне уроком». О семье всё чаще и чаще думалось Дмитрию. Как-то понималась ему легко его предстоящая жизнь, на пороге которой он находился. И понимание это к нему пришло через… нет, не безразличие и холодность. Судьба таких, как он, далеко не безразлична многим. Безучастие… Безучастие из обстоятельств. Суета разделяет два мира. За забором с одной стороны и за забором с другой стороны. Суета у одних, и безысходность других. У них свои заботы. Остаётся пребывать со своими обстоятельствами. Он много думал. В колонии долгими бессонными ночами отдаёшься мечтам. Легко никогда не приходилось. И, когда совсем было невмоготу, он брал в руки библию. Открывал её безразлично на какой странице и обязательно находил в ней ответ. Он научил себя не винить людей в происходящем. И он решил: руки ноги есть, голова – слава Богу, не жалуюсь: сам смогу расставить всё по местам в своей жизни. С этими мыслями он стал по другому относиться даже к так ненавистным любому заключённому люду воспитателям, надзирателям, оперативникам и всей братии юстиции, осуществляющей за ним надзор. Нет, не душа нараспашку, конечно, к ним, но со словами «к чему винить того, кто сам не ведает, что творит». «Так есть… И это обстоятельства… Считаться с ними придётся», – думал так, и ему становилось легче. Злоба если и появлялась, то от этих мыслей она куда-то мигом улетучивалась. «Если бы на земле жил хоть один ангел, то земля представлялась бы Раем», – думая так, он поднимался духом, и обстоятельства начинали представляться ничтожными, что помогало преодолевать их.