Золотые эполеты - [53]

— Значит, и вы, Виктор Петрович, об этом воровстве все знаете.

— Как не знать? Ведь это не секрет. Вся наша Российская империя разворовывается. Только вот наш государь Николай Павлович изволил до сей поры этого не замечать.

— Неужели государь император об этом не ведает? — воскликнул Кондрат.

— Уже, как говорят, проснулся. Тридцать лет без малого за время своего царствования спал и не замечал, а разбудили его недавно два скандала. В 1852 году государь император обнаружил, что его самый разлюбезный министр, граф Петр Андреевич Клейнмихель, присвоил огромную сумму денег, ассигнованных на приобретение мебели для большого Зимнего дворца… Это был как бы первый сигнал царю о том, что самое ближайшее его окружение не что иное, как свора оголтелых воров и взяточников. А вторая — своеобразная побудка царского сознания — произошла совсем недавно. Открылось, что директор канцелярии инвалидного фонда господин Полинтковский украл из казны около миллиона двухсот тысяч рублей серебром. Царь был потрясен не столь огромной суммой кражи, а тем, что она совершилась на глазах всего сановного Петербурга. В кутежах Полинтковского участвовали все аристократы, вельможи, лично доверенные императору генерал-адъютанты, шефы жандармов. Под суд угодили самые преданные царю, те, кому он доверял, как самому себе. Например, главный тюремщик империй, комендант Петропавловской крепости барон Мондерштерн. Тут государь император схватился за голову и неожиданно произнес фразу, которая ошеломила всех его придворных:

— Конечно, Рылеев и его сообщники со мной не сделали бы этого[15]. Ты, Василий Макарович, знаешь, кто Кондратий Федорович Рылеев?

Исправник смущенно потупил глаза.

— Откуда мне знать? Помилуйте. Мне ведомо только, кого по приказу начальства надо хватать и сажать. А все другое не моего ума дело.

— Ладно оправдываться, — махнул рукой Скаржинский. — А знать это надобно каждому. Подпоручик в отставке Кондрат Рылеев был главою и руководителем тайного общества декабристов, которое хотело освободить крестьян от крепостной неволи, свергнуть царя, дать всем свободу и установить в России республиканское правление. Наш государь император подавил их восстание 25 декабря 1825 г. Огромное количество офицеров и солдат сослал в Сибирь на каторгу, а пятерых главных руководителей восстания, в том числе и Рылеева, повесил. Чтобы забыли казненных, приказал их тела тайно зарыть на пустынном острове, в яме с гашеной известью, и так завалить и заровнять яму, чтобы от их могилы и следа не осталось. Имя Рылеева и имена его других товарищей до сих пор под запретом. Только одно упоминание о нем наш государь считал преступлением.

— Коли такие строгости, значит, боялся, — сказал исправник.

— Совершенно верно, боялся государь император.

— Как не бояться: за волю крепостной живота своего не пожалеет. Я-то сам из крестьян, хорошо это понимаю. А в России крестьян огромная сила. Ты только расшевели наших крестьян, — задумчиво произнес Василий Макарович.

— То-то и оно. Пугачевщина начнется… Поэтому государь император ни разу о Рылееве, как повесил его 26 июля 1826 года, так и не вспоминал. А тут на него как бы просветление нашло. Понял, что самых лучших, самых честных людей он погубил, а себя окружил казнокрадами и холуями. Не на кого в трудный момент опереться. А война-то на носу. Ни Суворова, ни Кутузова уже в живых нет, как нет и способных генералов. Кругом одни бездарные карьеристы, ничтожества…

— Вот видите, ваше благородие, а вы на меня напали-с. Что я, дескать, такой да сякой. Не могу с нашим одесским вертепом управиться. Даже царь у нас ничего не в силах сделать с этой наглой сволотой.

— Все же ты — исправник, старайся порядок наладить.

— Это я, конечно, буду стараться. Но вот трудная у нас война будет, Виктор Петрович.

— Да, наверное, не миновать нам войны. А вдруг поражение потерпим…

— Ну, нет. Тут вы не то говорите, ваше благородие.

— Почему же, Макарыч, не то?

— Уж больно солдат наш упертый. Не даст он себя победить, и Россия-то уж очень велика. Подавятся ею супостаты. И есть у нас еще из начальства люди суворовской выучки.

— Может быть, ты и прав? А на какое же ты начальство намекаешь?

— Морское у нас начальство справное имеется.

— Думаешь, князь Меньшиков, командующий флотом?

— Не тот, но есть.

— Ох и хитер ты, исправник. И совсем не прост. Однако согласен. Ежели война начнется, то будет трудная.

— До чрезвычайности. Как в двенадцатом году, но ежели все навалимся на противников, то выдюжим.

— А я, Виктор Петрович, пойду механиком на пароход, раз такое дело, обязательно пойду, — решительно промолвил Кондрат.

— Вот тебе и раз, а Богдану кто будет разыскивать?

— Как найду ее — так и пойду. Ведь я паровую машину добре знаю.

— Ну, конечно, знаешь, — нехотя согласился Скаржинский. —

— Но ведь я тебя учил механиком по другому делу, а ты вдруг — «пойду на пароход».

— А воевать надо кому-то?

— Конечно, но сначала Богдану отыскать.

— Непременно.

— Сначала поедем со мной в Трикраты. Там же у тебя дом родной. Матушка осталась, тебя ожидает. Кроме того, пароходов у нас маловато, и трудно будет тебе найти место.