Золотой выстрел - [43]

Филя бегом принес из джипа бутылку коньяка. У деда нашлись только четыре стакана. Но Филя разлил в два – Голованову и Бессонову. Остальным пить было не положено.

Голованов поднял свой стакан, пронзительно посмотрел на старика и одним махом выпил. Поставил на стол и кивнул с достоинством. Пошел к двери и уже на выходе, чуть обернувшись, махнул ладонью. Пробурчал нечто напоминающее «аля-улю», то есть «пока».

Старик видел, как машины важно вырулили на улицу и медленно и значительно покатили в сторону Егорьевского шоссе, а потом вдруг рванули и сразу исчезли в облаке пыли.

Бессонов вернулся к своему верстаку, где стояла бутылка, слил в нее остаток из своего недопитого стакана и закупорил. Коньяк был действительно хороший, его малыми стопочками надо, а не аршинами, как этот живоглот – в один прием.

Затем он придвинул к себе фотографию собственного изделия и задумался. Было о чем. Много вопросов вызвало у него это неожиданное посещение. И первый, главный: откуда у них оказалась фотография? А второй, не менее, кстати, важный: как же это получилось, что он, старый, стреляный волк, согласился? Ведь тем самым косвенно подтвердил, что имеет отношение к костылям. Что его подвигло? То, что базар произошел очень стремительно? Нагло? Пожалуй, да. Ментовка на такие провокации вряд ли способна, а вот эти люди иначе просто и не умеют.

Ну в конце концов, если вдруг выяснится, что все это – сплошная провокация, у него всегда найдется отмазка: пошутил! Кто ж такие деньги запрашивает! А потом – ну пристали с ножом к горлу, надо было как-то отвязаться, вот и наобещал. А сам, что называется, ни сном ни духом, ни-ни, никакого отношения к оружию! В общем, решил Бессонов, завтра все покажет. Если привезут ствол и аванс выдадут, тогда одно дело. А если…

Все больше зацикливался на этом самом «а если» Виктор Ильич и какой-то холодок ощущал на спине, между лопатками. Он запер мастерскую и перешел в дом. Жена колготилась на кухне, где вовсю гремел телевизор, страдая за очередных мексиканцев. Но и дома не сиделось. Надо было срочно что-то сделать, a вот что, не понимал еще старик. Тяпнуть, что ли, чтоб мысли прояснить? А тревога между тем все нарастала, и скоро он почуял, что ему вовсе уже невмоготу.

Самым простым было снять трубку и позвонить. Но со своего аппарата – через телефонистку на почте – он никогда бы не решился говорить об опасности. Да и номер, по которому придется звонить, светить нельзя ни при каких условиях. Серега в свое время написал на газетном клочке этот номер, велел запомнить и бумажку уничтожить, поскольку звонить по нему можно в исключительных случаях, в смертельно опасных ситуациях. А потом – стереть в памяти. Вот и представился случай… бумажку он не выкинул. И хранилась она у старухи за иконами, не решился Бессонов уничтожить записку, как велел Серега. Знал потому что, что даже самые блеклые чернила крепче самой твердой памяти. А уж ему-то на память было грех жаловаться. Он достал скатанную в трубку бумажку, прочитал цифры, записанные в ней, повторил про себя, закрыв глаза, еще раз, чтобы запомнить, и, кинув бумажку в печку, принялся натягивать старый брезентовый плащ.

– Дело есть, – сказал всполошившейся было жене, куда это мужик собрался на ночь-то глядя. – Приду скоро. Позвоню. На почту схожу.

– Так ты лучше на фабрику! – Жена по старой привычке называла цех по производству минеральной воды его прежним названием. И еще поняла, что у старика секретный разговор.

Он подумал, что вообще-то баба права, чего в такую даль двигать! Но, с другой стороны, в дежурке обязательно охранник будет, а при нем какие разговоры! Нет, надо на станцию, там и телефон-автомат имеется, и на почте отдельная будка на улице, да на худой конец, можно и до аэропорта дойти – там полно московских телефонов.

Бессонов вышел на улицу, освещенную фонарями, и стал дожидаться какого-нибудь попутного транспорта – все же до станции Быково неблизко.

Вскоре тормознул старенький «Москвич».

– Тебе далеко, дед? – спросил приветливый голос.

– Так до станции, сынок. Не подбросишь?

– Садись…

Когда «Москвич» тронулся, из темноты переулка почти неслышно выехала темная девяносто девятая «Лада».

– Ты не ошибся? – спросил сидевший за рулем Самохин.

– За кого меня держишь, Самоха! – фыркнул Филя Агеев. – А ведь старый хрыч, поди, на станцию намылился…

Глава 8. «ГЛОРИЯ» ДЕЙСТВУЕТ

Уезжали они в сторону Егорьевского шоссе важно, с форсом. Специально чтобы старик подумал, будто его посетили какие-нибудь егорьевские или куровские – поди нынче разберись, кто откуда. Но у железнодорожного переезда Голованов сказал Филе, чтоб тот притормозил. Остановилась и «Лада», шедшая следом.

А перед этим в джипе состоялся такой короткий диалог.

– Ну ты молоток, Сева! – ухмылялся Филя Агеев. – Коньячок-то хоть приличный был?

– А я и почувствовать не успел, – смущаясь, сознался Голованов.

– Ну и правильно. Братва смаковать не умеет, да и ни хрена в этом не понимает… Как считаешь, он купился?

– Хочется верить. Но…

– А чего – но? Мы парни крутые, круче некуда. Перли паровозом, по понятиям опять же.

– Но почему он не спросил, откуда фотик? Ведь узнал же, голову даю на отсечение.