Золотой век - [6]

Шрифт
Интервал

— Опасаюсь отказа, княжна…

— Вы хотите у меня что-то просить?

— Да, княжна, хочу…

— Что же?

— Взаимности…

— Какой, я не понимаю…

— Я… я вас люблю, княжна, люблю сердечно, горячо, — тихо, с волнением проговорил Серебряков.

— Вот что… Я… я не знала…

— О княжна, я был безмерно счастлив, если бы мог или бы смел рассчитывать хоть на малейшую взаимность…

Наташа задумчиво молчала.

— Вы молчите, княжна, вы не хотите удостоить меня ответом?

— Мой ответ, Сергей Дмитриевич, вам готов… Не стану скрывать, я тоже люблю вас, — твердым голосом и нисколько не смущаясь, проговорила Наташа.

— Возможно ли, княжна, вы… вы меня любите? — не сказал, а воскликнул молодой офицер голосом, полным счастья.

— Да, люблю…

— О, какое счастье! Какое блаженство!..

— Постойте радоваться, Сергей Дмитрич, мы любим друг друга — это правда, но о свадьбе нашей теперь не может быть и речи… папа никогда не согласиться назвать вас своим зятем.

— Почему же? Я… я хоть и не богат, но имею положение…

— Этого недостаточно.

— Что же еще нужно, княжна? — меняясь в лице, упавшим голосом спросил бедняга Серебряков.

— Разве вам незнакомы предрассудки моего отца?.. Чтобы быть моим мужем, надо быть титулованным… Графом, князем или иметь старинный барский род…

— Вот что… я… я не знал.

— Как это ни печально, но я должна была вам сказать, предупредить вас.

— Княжна Наталья Платоновна, я безмерно счастлив тем, что вы меня любите. Я молод, буду служить, поеду на Дунай, отличусь там… Благодаря мужеству и храбрости, которые у меня есть, я заставлю о себе говорить, получу награду и тогда… и тогда, наверное, князь Платон Алексеевич не пойдет против нашего счастья, — уже голосом совершенно спокойным проговорил Серебряков.

— Я буду вас ждать… Даю слово, что с другим под венец я не пойду, в том вот вам моя рука-порука, — проговорив эти слова, княжна-красавица протянула счастливому Серебрякову свою маленькую, как бы изваянную из мрамора, ручку, которую он стал страстно целовать. Влюбленные не заметили, как вошла старая княжна Ирина Алексеевна.

— Что это значит? — строго спросила она, увидя офицера, с таким жаром целовавшего руку у ее племянницы.

— Ах, тетя, милая, рекомендую: это мой жених, — счастливым голосом ответила ей Наташа, показывая на Серебрякова.

— Сергей Дмитрич твой жених? Что ты говоришь, Натали?

— Да, да, тетя, он мой жених… я дала ему слово…

— Возможно ли?… И мой брат, князь Платон Алексеевич, дал на то свое согласие?

— Нет, тетя… С папой мы еще про то ничего не говорили.

— Натали, что с тобой? Я тебя не узнаю… Как же ты решилась на такое дело без согласия отца? Я просто ушам своим не верю!.. Всему вы виной, милостивый государь… Это ваше влияние! — строго проговорила Ирина Алексеевна, обращаясь к Серебрякову.

— Тетя, выслушай меня…

— Нечего мне слушать, я пойду к брату и все ему расскажу…

— Тетя, да выслушай же меня, — со слезами проговорила Наташа.

— Ну, хорошо… Я готова тебя выслушать. Только, Наташа, успокойся, пожалуйста. Ты знаешь, я не могу видеть твоих слез.

Теперь в голосе старой княжны слышался не гнев, а просьба.

Она так любила свою хорошенькую племянницу, что ни в чем не могла ей отказать. Когда княжна Наташа была еще маленькой, стоит ей бывало только заплакать, как все ее желания, капризы моментально исполнялись теткой.

— Тетя, милая, я не стану от вас скрывать, Сергей Дмитриевич объяснился со мною. Мы, тетя, любим друг друга, и дали слово принадлежать друг другу. Просить папу о нашей свадьбе теперь нечего, он ни за что не согласится, мы решили выждать время. Мой милый жених едет на Дунай, он храбрый, отважный и скоро дослужится до большого чина, тогда он приедет к нам, прославленный своим геройством и верной службой, и тогда…

— Наташа, ты и твой жених, какие еще вы дети, право!.. Мечтатели… На вас нельзя сердиться. Милые, вы далеко загадываете. Мечтайте, мечтайте и будьте счастливы, — снисходительно проговорила княжна Ирина Алексеевна.

— Я твердо уверена, тетя, что наши мечты сбудутся и Сергей Дмитриевич приедет полковником.

— Вот как, даже уверена… Это мило… Но ты забыла, милая крошка, что твой папа никогда не согласится на этот неравный брак. Вы не обижайтесь, пожалуйста, молодой человек, на мои слова.

— Тетя, и вы! — с упреком воскликнула княжна Наташа, слова тетки ее обидели.

— Да, да, Наташа, я говорю правду. Если бы даже и осуществились ваши мечты, то я и тогда назову этот брак неравным.

— Что вы говорите?

— Что чувствую, мой друг. Хотите сердитесь на меня, хотите нет, ваша воля.

— Тетя, по крайней мере вы ничего не скажете папе?..

— Ни рассказчицей, а тем более сплетницей я никогда не была, — сухо проговорив эти слова, княжна Ирина Алексеевна села к столу на кресло, вынула из ридикюля свое вязанье и принялась за работу.

Она решила не оставлять одних влюбленных.

Старая княжна мешала беседе Наташе и ее возлюбленному.

Скоро княжеский камердинер, старик Григорий Наумович, показался в дверях и почтительно проговорил, обращаясь к княжнам и Сергею Дмитриевичу.

— Его сиятельство, князь Платон Алексеевич, изволил встать и просят вас чай кушать.

VI

Князь Платон Алексеевич Полянский служил раньше в военной службе, отличался храбростью и скоро дослужился до больших чинов. Начал он свою службу еще при Петре Великом; участвовал во многих походах. Государь-труженик любил и ценил верную службу князя Полянского и жаловал его чинами, орденами и вотчинами.


Еще от автора Дмитрий Савватиевич Дмитриев
Суворов. Чудо-богатырь

Простые слова «Здесь лежит Суворов» написаны на памятнике одного из величайших полководцев России.Воин и христианин, герой и скромнейший из подданных российской империи, отец солдатам и слуга царям — вот неизвестный образ Суворова, о котором рассказывается в двух исторических романах этого сборника.


Два императора

Царствование императора Александра I, пожалуй, одна из самых противоречивых эпох русской истории.И вроде бы по справедливости современники нарекли императора Благословенным. Век Просвещения уже не стучался робко в двери России, на щёлочку приоткрытые Екатериной, он широко шагнул в российскую жизнь. Никогда ещё и русское оружие не покрывало себя такой громкой славой.Но и скольким мечтам в России так и не суждено было сбыться…


Александр I

Царствование императора Александра I, пожалуй, одна из самых противоречивых эпох русской истории.И вроде бы по справедливости современники нарекли императора Благословенным. Век Просвещения уже не стучался робко в двери России, на щёлочку приоткрытые Екатериной, он широко шагнул в российскую жизнь. Никогда ещё и русское оружие не покрывало себя такой громкой славой.Но и скольким мечтам в России так и не суждено было сбыться…В дванный том вошли следующие произведения:Д. С. Дмитриев – Два императора;Д. С. Мережковский – Александр Первый.


Осиротевшее царство

Роман повествует о годах правления российского императора Петра II.В бескомпромиссной борьбе придворных группировок решается вопрос, куда пойдет дальше Россия: по пути, начатому Петром I, «революционером на троне», или назад, во времена Московской Руси. Пётр II предпочитает линию отца, казнённого дедом. Точку в этой борьбе поставит неожиданная смерть юного Государя.


Император-отрок

Дмитрий Савватиевич Дмитриев (1848–1915) – писатель, драматург. Родился в Москве в купеческой семье. Воспитывая сына в строго религиозном духе, отец не позволил ему поступить в гимназию. Грамоте его обучила монашенка. С 1870-х годов Дмитриев служил в библиотеке Московского университета, тогда же он начал публиковать рассказы, сценки, очерки, преимущественно бытовые. В 1880-е он сочиняет пьесы для «народных сцен», отмеченные сильным влиянием А. Н. Островского. С конца 1890-х Дмитриев пишет в основном исторические романы и повести (их опубликовано более шестидесяти)


Разрушенная невеста

Второй роман дилогии из эпохи Петра II.


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.