Золотой век - [4]

— Ах, ваше сиятельство, я никогда не забуду ту ночь, в которую случился переворот; в то время я был только еще портупей-юнкер. Почти вся гвардия собрана была на площади против Зимнего дворца, а конная гвардия стояла против дома графа Брюса, фронтом ко дворцу. Тишина могильная. Мы знали, зачем нас собрали, и в безмолвии ожидали появления среди нас императрицы; все взоры устремлены были на двери дворца; вот оне отворились, по лестнице быстро спускалась императрица, за ней братья — богатыри Орловы, Неплюев, Панин, граф Шереметев и другие вельможи. К крыльцу подают оседланную лошадь. На государыне, поверх ее платья, надет был мундир Преображенского полка. Как величественно-прекрасна была императрица в этом мундире, на коне, с обнаженною шпагою в руках! — с увлечением громко проговорил Сергей Серебряков, прерывая свой рассказ.

— Не увлекайтесь и не отставайте от нити своего рассказа, — наставительным тоном добавил князь.

— Ах, ваше сиятельство, если бы вы были свидетелем того, что видел я.

— Что же бы было? Я благодарю судьбу, что меня в то время не было в Питере. — Однако, господин офицер, продолжайте свой рассказ.

— Государыня выезжает к войску. Григорий и Алексей Орловы идут подле стремени государыни, остальные вельможи остались на подъезде дворца. Войска, увидя государыню, грянули «ура!», государыня кланяется с своей приветливой, чарующей улыбкой. Она что-то громко говорит, но что именно, я не мог расслышать. В ответ на царицыны слова опять слышится «ура!». Государыня заметила, что у нее на шпаге не было темляка. И темляк был поднесен императрице портупей-юнкером Потемкиным.

— Который теперь состоит в генеральском чине и находится в большом фаворе. Так я говорю? — с улыбкой промолвил старый князь Полянский, обращаясь к своему гостю.

— Стало быть, вы слышали, ваше сиятельство, про этот случай?

— Про то, чем и как Григорий Потемкин в люди вышел, слышал. Он пойдет далеко. У Потемкина есть догадка, есть ум. А с умом и догадкой можно дело делать…

— Вы желаете, ваше сиятельство, чтобы я продолжал свой рассказ?

— О чем? О «Петербургском действе»? Нет, голубчик, не надо, не трудись… довольно и того, что мне сказал… Я устал и пойду отдохнуть… Ты побудешь у нас или уедешь?

— Если позволите…

— Оставайся пить чай… я ведь природный русак, люблю русские обычаи, поэтому пойду всхрапнуть после обеда часок-другой, а там и за чай примемся… Подожди меня у княжны Натальи… Надеюсь, с ней тебе не будет скучно? Я сам сдам тебя ей с рук на руки, — проговорив эти слова, князь ударил в ладоши.

Этим князь имел обыкновение звать камердинера, который постоянно должен был дежурить у дверей кабинета.

— Что приказать изволите, ваше сиятельство? — низко кланяясь, спросил вошедший в княжеский кабинет камердинер; это был высокий, худой, чисто выбритый старик с седою головой, в шитой золотом ливрее. Звали камердинера Григорий Наумович, он был душою и телом предан своему господину, которому служил не один десяток лет.

— Попроси ко мне княжну Наталью Платоновну.

— Слушаю, ваше сиятельство, — старик камердинер исчез.

Скоро в кабинет отца вошла или скорее впорхнула княжна Наталья.

Это была семнадцатилетняя красавица в полном смысле слова: стройная, высокая, с глубокими большими глазами; пушистые черные брови резко выделялись на матово-бледном лице княжны; вся фигура ее представляла какую-то античную красоту.

— Вы звали меня, папа? — спросила тихо у отца Княжна, бросая украдкой взгляд на молодого и красивого гвардейца.

— Да, да… Наташа, препоручаю тебе нашего гостя, развлекай его и занимай… Постарайся, чтобы он не скучал… А я пойду соснуть.

— Постараюсь, папа, — слегка улыбаясь, ответила отцу княжна и, обращаясь к офицеру Серебрякову, добавила:

— Пойдемте, Сергей Дмитриевич, на мою половину.

— Наташа, смотри же, занимай гостя, ведь он питерец… не поднял бы нас с тобою на смех…

— Ваше сиятельство, что вы изволите говорить? — с легким упреком воскликнул Сергей Серебряков.

— Шучу, шучу… Ведь ты мне, господин офицер, не чужой… С твоим отцом мы большими приятелями считались… и хороший был человек твой отец, пошли Бог ему царство небесное, правдивый, честный… теперь таких людей днем с огнем не отыщешь… другое время, другие нравы, другие люди.

IV

Князь Платон Алексеевич Полянский жил давно уже в Москве в своем огромном, что твой дворец, доме на Знаменке; к его дому примыкал тенистый сад с парком.

Широко и привольно жили в Москве старые родовитые бояре, имея одних дворовых по нескольку сот, из этих дворовых были у них музыканты, актеры, певчие и балет.

А какие балы и пирушки устраивали эти бары: заграничные дорогие вина лились рекой, а какие яства подавали… Любили поесть и попить баре давно прошедшего времени.

Князь Платон Алексеевич жил как-то особняком: ни балов, ни пирушек он не устраивал; сам почти никуда не выезжал и к себе никого не принимал. Называли его — кто «спесивым», а кто «скупердяем-гордецом».

Князь Полянский, ведя замкнутую жизнь, давно уже был не у дел.

Он занимал видное положение при дворе в царствование Анны Ивановны и умел ладить с немцами, хотя в душе и ненавидел их.