Золотой Василёк - [91]

Вышла из больницы и Надя, хотя голова ее не переставала болеть. Когда Надя поднялась в зал, ей бросился в глаза большой портрет Николаева в траурной рамке. Надя с грустью долго всматривалась в него. Но в ясные вымытые окна лился по-весеннему радостный свет, день сиял, и снизу доносились звонкие голоса учеников. И молодые глаза погибшего юноши задорно смотрели на учительницу. Не о печали, не о тлении говорили они, а о вечном торжестве вечных идей и бессмертной силе жизни, перед которой бессильна сама смерть.

* * *

Ершова на уездном партийном съезде выбрали делегатом на Девятый съезд РКП (б), который должен был открыться в конце марта 1920 года в Москве.

Из уезда Ершов привез радостное известие, что школа награждена почетной грамотой; все ученики награждены дорогими подарками — по сорок метров мануфактуры, что было дороже в те времена всяких денег. А Надя постановлением уездного партийного комитета была принята сразу в члены РКП (б).

И Ершов выхлопотал для нее командировку в Москву, чтобы Надя могла там подлечить свою больную голову.

Надя получила мандат и с удивлением читала о том, что всем партийным, советским и профсоюзным организациям «предлагается оказывать ей в пути всяческое содействие».

И она поехала с Ершовым в Москву в своем нагольном полушубке, в огромных мужских валенках, как и прежде без всяких вещей.

Весна стояла ранняя. В Москве ручьи заливали улицы и тротуары. Валенки Надины набухли, и таскать их было нелегко. Надя с удивлением видела нарядных женщин в котиковых и каракулевых манто, которые еще не перевелись в Москве. А Надя-то думала, что это все давно уже ухнуло в преисподнюю! Но эти наряды не только не вызывали в душе Нади какой-либо зависти, нет, она смотрела на них как на что-то чуждое, как в давние годы относилась к чуждому курцевскому богатству, которое к ее, Надиной, жизни не имело никакого отношения.

Когда-то Надя курсисткой бывала в Москве с матерью. Но теперь она не узнала эту новую, советскую Москву. И все-таки, хотя столица была измучена и голодна, Надя в ней не чувствовала себя чужой и ничтожной песчинкой. Она тоже, как Ершов, смотрела на улицы, дома и скверы и радовалась, когда он рассказывал, что Моссовет собирается столицу благоустраивать и что сам Ленин одобрил первый субботник, организованный железнодорожниками в прошлом году.

Надя шла с Ершовым по узенькой Тверской вниз, к Дому союзов. Солнце сверкало в черных лужах и ласкало красные кирпичи, которыми была вымощена Тверская.

Ершов старательно выбирал дорогу посуше, помня, что у Нади плохие валенки.

Он по-хозяйски наблюдал Москву и не скрывал от Нади своих мыслей. Удивительное у него было чутье на все новое, и он обращал на это Надино внимание.

— Посмотрите, — говорил он, — конечно, везде еще вылезает нужда и разруха, но какие люди стоят теперь у власти и ведут народ к свободной жизни! Как они обновились нравственно! Каждый чувствует себя человеком. И каких чудес уже добились они! Всюду сквозь тлен и пепел пробивается это новое: и в городе на заводах, и в деревнях, и в отношениях между людьми. Нужно только, чтобы народ твердо понял, что он хозяин над всей страной и по-хозяйски берег каждый гвоздик, каждое зернышко и умножал свое богатство. Тогда и жизнь наладится.

Надя понимала Ершова, и ей было радостно, что их соединяет это одинаковое восприятие мира и новой жизни, как мира своего, который ей дорог, и она тоже по-хозяйски примечала все и оценивала в душе, что вот это, мол, хорошо, а это не годится.

Она старалась вобрать в свое сердце и память, что узнавала и видела, и уже не могла раздельно думать о своем далеком селе и о Москве. И, вспоминая свою прежнюю ушедшую жизнь с ее удобствами и удовольствиями, в чем видела прежде смысл жизни, блеск и роскошь старого Петрограда и Москвы, она другими глазами смотрела на эту роскошь: все это теперь казалось ей мишурной завесой, за которой скрывалась вечная неуверенность и тревога о завтрашнем дне, и, несмотря на то что сейчас нужда и голод заявляли о себе всюду, на каждом шагу, за этой неустроенностью Надя ощущала скрытые богатства народные. И как на старинном полотне сквозь пыль веков открывается взору сияние драгоценных красок, так настоящая жизнь сквозь невзгоды представлялась твердой, несокрушимой, полной надежд и уверенности.

Наде дали место в Третьем доме Советов по Каретному. Там она получала воблу, гороховое пюре, немного кипятку с сахарином и даже кусок настоящего черного хлеба.

В комнате размещено было около пятидесяти человек, съехавшихся в Москву из разных краев Советской России по разным советским делам: кто на съезд, кто в командировку, кто на учебу...

Ершов получил комнату во Втором доме Советов. Он пришел вечером в Каретный, вызвал Надю и показал ей какой-то билет.

В темноте Надя не разглядела. Ей показалось, что это пропуск в театр. Но Ершов качал головой и говорил: «Подымайте выше». Но выше было невозможно. Тогда Ершов сказал, что он достал Наде пригласительный билет на открытие Девятого съезда РКП (б).

Это было так невероятно, что Надя совсем перестала понимать, возможно ли это, не шутит ли Ершов. Но как можно этим шутить! Билет был настоящий, и на нем было указано: действителен на одно заседание.