Золотой Василёк - [49]

— Слышу, слышу, — ответила Надя, думая о своем, и тут же быстро затараторила: — И самим хоть краем уха (так что слышалось слово «муха») слышать что-нибудь. Расскажите мне стихотворение про муху!

— Надя, — строго сказала мать,— ты так развинтишься, что, когда придет Павел Георгиевич, я не позволю тебе выйти поздороваться с ним. Ты опять будешь говорить глупости. Просто уму непостижимо, как он может слушать такой вздор!

— Сегодня, мамочка, я не буду про вздор. У меня сегодня все получается хорошо. И даже мадемуазель Сури сказала, что я похожа на какую-то ее племянницу, которая жила при дворе Александра Третьего и была прелестная, вся в нее.

Вера отвернулась и фыркнула в кулак. Надя тоже засмеялась, но в это время дверь в столовую открылась, и вошла сама София Константиновна Сури, Надина учительница французского и немецкого языка. Она жила у Екатерины Николаевны, но из гордости питалась отдельно, хотя и приходила к общему столу.

— Бонжур, — приветствовала присутствующих София Константиновна. Она сморщила свою крошечную мордочку и стала удивительно похожа на старую крысу.

Софии Константиновне шестьдесят пять лет. Но она была девица и даже собиралась посвятить себя богу и уйти в монастырь. Курбатов шутил, что, к сожалению, во всем обширном крае был только один мужской монастырь.

Мадемуазель села за стол, вынула сложенный носовой платок, поднесла к самому носу крошечную фарфоровую тарелочку и, чмокая, как крыса, губами, стала тщательно ее вытирать.

Потом она положила около Нади бутерброд, завернутый в японскую салфетку:

— Кушай, Надя, а я буду есть горячие оладышки.

— Что вы, Софья Константиновна! Зачем вы беспокоитесь! Вы же всегда завтракаете с нами, — заметила Екатерина Николаевна.

— Я привыкла есть свой хлеб. Но я не могу себе приготовить горячий завтрак. У меня все холодное. Мне скучно его есть, и я его меняю на горячий.

Наде захотелось сегодня сделать приятное мадемуазель Сури:

— Я с удовольствием съем. Булочки у Софьи Константиновны всегда душистые!

— Вот тоже, — ворчала тихонько Вера, однако так, что мадемуазель все слышали, — от своего добра-то отказываться и есть черствый кусок! И где это видано!

— Что вы ворчите, Вера? — сделала ей замечание София Константиновна. — Вас надо учить манерам. Вы не умеете себя держать! Вы можете служить только у Екатерины Николаевны. В настоящем доме вас бы не держали. Вы порядка не знаете!

— «Порядок, порядок»! — бурчала Вера. — Носовым платком-то чистую посуду вытирать!

Но Екатерина Николаевна сейчас же со свойственным ей тактом успокоила и Веру и мадемуазель:

— У вас сегодня, Софья Константиновна, прекрасный цвет лица, а Вера так искусно загофрировала ваши воротнички. Молодец!

Все успокоились, и завтрак окончился благополучно.

* * *

Екатерина Николаевна сидела в кабинете и читала газету «Восточное Поморье», когда в дверь постучал Арсентий и подал на подносике визитную карточку Курбатова.

— Проси, — сказала Екатерина Николаевна, — в гостиную, я сейчас выйду.

В дверь прохладной гостиной вошел Курбатов. Он был в белом костюме, свежий, загоревший и сильный. Подошел и почтительно поцеловал Екатерине Николаевне руку.

— Садитесь, прошу вас, — сказала Екатерина Николаевна, указывая на мягкий стул, и села на диван. — Как проехались? Все ли сошло удачно? Ведь это впервые участок осматривал сам министр?

— Благодарю! Все обошлось чудесно. А еще чудеснее сегодняшний день. Я, признаюсь, как школьник, рвался домой. Минуты считал.

И Курбатов стал рассказывать, как министр путей сообщения знакомился с проектом переустройства порта, в лимане осматривал рыбные промыслы, и как он был удивлен, когда все китайцы, как только прогремел гром, нацепили на головы мешки от картофеля и бросились к своим фанзам.

Он сидел и говорил с обычной своей непринужденной уверенностью, но чуткая Екатерина Николаевна уловила, как он был напряжен. Ни в голосе, ни в спокойных его движениях это не было заметно. Только одни глаза выдавали внутреннее волнение. Они вспыхивали порой особенным огнем, и тогда все его лицо преображалось: мягкость и нежность светились в его обычно чуть насмешливых серых глазах.

Екатерина Николаевна поймала шнур, свисавший с люстры, и нажала кнопку. Вошла Вера.

— Попросите к нам барышню.

Курбатов чуть побледнел, и опять огнем вспыхнули его глаза. Он заговорил немного оживленнее, прислушиваясь к шуму на лестнице.

Послышались знакомые легкие шаги быстрых молодых ног. Но сначала в комнату неожиданно ворвался громадный сеттер Кадо и, ткнувшись носом в колени Курбатова, растянулся на мягком ковре и сразу заснул, даже захрапел, шлепая отвислыми баками, но и во сне не пропускал беззаботно залетевшую муху.

Портьера из красного бархата в дверях столовой раздвинулась, на ней блеснула белая рука, и, чуть наклоняя голову, вошла Надя.

От быстрой ходьбы она раскраснелась и учащенно дышала. Она уже забыла, что обещала матери говорить только умное, и радостно улыбалась, прямо и открыто глядя в лицо Курбатову. Он поспешно поднялся, подошел и протянул ей свою сильную широкую руку, у запястья которой застучали о накрахмаленный манжет кителя золотые запонки.