Золотой Василёк - [48]

Он твердо решил. И удивительно — вдруг почувствовал странное облегчение и тишину, словно из темной тайги выбрался на светлую поляну.

Глава X. СЧАСТЛИВЫЕ ДНИ

Раннее июньское утро. Кругом разлита свежесть и тишина. Надя открыла глаза, быстро накинула японский киримон, всунула босые ноги в соломенные японские шлепанцы и выбежала на балкон, который выходил на реку.

Она нежилась в утренних лучах. Голубизна неба тонула в серебристом спокойствии реки. Высокие горы с противоположного берега бросали резкую лакированную темно-зеленую тень. Паруса шампунок еще розовели на солнце. И катер «Уссури», как всегда накренившись на один борт, так, что его левое колесо вертелось будто в воздухе, тихонечко полз по бухте, направляясь на разгрузку морских пароходов.

Надя сощурилась от яркого солнца и блеска реки и вдруг ахнула от радости и удивления: в бухте, около пристани, в тени мола стоял «Владивосток». Его белая труба уже не дымилась. Значит, он пришел еще ночью. Как же это Надя не слышала свистка? Ну и крепко же она спала!

Да, да, конечно, проспала. Зато как приятно смотреть сейчас на знакомый корпус катера. Он весь белый, и труба так задорно смотрит вперед!

Пароходные трубы Наде всегда казались живыми существами. По трубам она даже определяла характер пароходов и катеров.

Вот скучная серая «Колыма». Даром что она ходит чуть ли не к полюсу. У нее вялая труба, точно ей самой тошно гудеть.

У почтового катера «Слава», пузатенького морского винтового, очень бравый вид. И труба храбрая. Она стоит немного набок, как бескозырка у солдата: «Я никого не боюсь!»

У почтовых пароходов две трубы: они покрашены белой краской, с красной лентой посредине. Это приземистые труженики. Да ведь и правда: сколько одной почты они доставляют в городок! Им не до шуток.

«Уссури» — это хвастунишка. Он с рейда перевозит дорогие колониальные товары и всякие заморские пряности. И труба тоже хвастливая. Тонкая, прямая, визгливая.

На волжских пассажирских пароходах «Сормово» и «Канавино» трубы важничают: «Мы из России, а вы что тут! Дикари!» Трубы у них стройные, выкрашенные белой эмалью, с черной верхней каймой. Нарядные трубы.

А долговязые трубы на старых одноколесных американских пароходах такие смешные! Им не хватает только нахальных пестрых в клетку штанов, как у дяди Сэма.

Прикрываясь рукой от солнца, Надя смотрит на «Владивосток». Значит, Павел Георгиевич вернулся с участка. Она давно уже ждала его приезда. И странно, она любила именно ждать.

С той памятной мартовской ночи Курбатов действительно никогда не говорил Наде о своей любви. Относился к ней ласково, дружески и серьезно. И лишь глаза его порой вспыхивали и выдавали душевную борьбу.

И к Наде вернулось ее прежнее расположение к Павлу Георгиевичу, и вновь беседы и встречи с ним доставляли ей неизменную радость.

С утра Надя веселится, и все у нее ладится, все удается! И мама сегодня нарядная, в любимой кофточке, батистовой, желтенькой, с вышитыми мушками, и такая добрая, веселая, в самом лучшем расположении духа.

— С добрым утром, мамо! — приветствует Надя мать, как бывало в далеком детстве.

Мать нежно целует Надю и радуется счастью — оно плещется в глазах дочки, как вода в переполненном озерце.

— С добрым утром, девочка. Ты весела и оделась сразу. Я не люблю, когда утром ты долго разгуливаешь в ночной кофточке.

Садятся к самовару. Он тоже веселый, что-то поет и постукивает внутри молоточком.

— Кует счастье и деньги, — говорит Вера, подавая горячие оладышки с вареньем из жимолости.

— Да, мамочка! Счастье! Я так счастлива сегодня! И утро чудесное. Ландышами пахнет.

— А ландышами и в самом деле пахнет. Тебе прислали букет от Курбатовых. Ты еще спала. Павел Георгиевич приехал.

Наде очень хотелось посмотреть букет, но она знала, что мать не любит нарушать порядок. Всему должно быть свое время.

А мать угадала настроение дочери. И так как в это счастливое утро действительно все было чудесно, то и мать решила не портить поэтического настроения.

— Я тоже получила букет свежих красных роз от Павла Георгиевича и письмо. Он просит разрешения зайти сегодня до обеда к нам. За ландыши я поблагодарила, а розы попросила взять обратно. Сейчас розы редкость. Только у них в оранжерее. Дорогие подарки может делать человек, который имеет на это право. У Павла Георгиевича такого права нет. — Мать серьезно посмотрела на дочку.

— Да, мамочка. И самое главное, что я тоже совсем, совсем так думаю. Лучше самому подарить, чем принимать подарки. «Бойтесь данайцев, дары приносящих».

— Ну хорошо, хорошо, довольно. Ты еще запоешь за столом. Кушай и много не разговаривай.

— И право, барышня, — сказала Вера, прислуживавшая за чаем, — оладышки совсем остыли. И жимолость вы не скушали.

— Мамуля! Можно мне сегодня не есть? Я уже сыта. Я лучше буду разговаривать. Ведь тебе же интересно со мной поговорить! А говорить я буду все самое умное, как при Софье Константиновне.

И она притворно сладким голосом, видимо посмеиваясь над мадемуазель Сури, которая любила, чтобы с ней разговаривали любезно, сказала:

— Как здоровье вашей кошечки?

— Ну полно, полно! — остановила ее Екатерина Николаевна. — Перестань болтать. Вера, налейте, пожалуйста, барышне еще чаю с молоком. И дайте пампушку, если она не хочет оладьи... Надя! Не болтай ногами. Ты слышишь, что я говорю! — строго сказала мать.