У Харитона пушка наполеоновская, с войны 1812 года, трофей, со снарядами, — французы, отступая, на смоленском тракте побросали. Дед Беляй божился, что Савелий Данилыч перед смертью раскрыл эту тайну. Как дальше-то пошло? Выкатил Харитон пушку на черный луг охранять виры, а Чуй — гаубицу на мост, чтоб половчее было разнести харитоново орудие. Тут забарцы, конечно, поняли, что беда пришла. Но как помочь Харитону, народ не знал. А заречинцы и вовсе молчали, в страхе приучены были жить.
Между тем, Чуй стал к захвату луга готовиться. Призвал к себе зятя и приказал поторопить кузнеца, чтоб меч к полудню был готов, как уговорено ранее.
И у Харитона кузнец не дремал. Война, так война. Кто первый начнет, да кто посильнее, тот и победит.
Первым начал Чуй. Вышел на мост и скомандовал:
— Заряжай!
И Харитон крикнул на Черном лугу:
— Заряжай!
За мостом и на лугу люди собрались. Им бы разбежаться, но слух пошел, что обе пушки старые, поржавели, и стрелять из них невозможно. По этой причине смельчаков не убывало, а прибавлялось, чтоб поглазеть на смешную войну.
Однако, дело обернулось иначе. Увидел Чуй за мостом толпу, кричит: Ложись!
И Харитон своим приказал: — Ложись!
А забарцы смеются — вот, мол, цирк.
Смеялся и я.
Дед Беляй нахмурился и умолк. Завертел головой, будто пчелы над ним летали.
Я понял — смех мой некстати.
— Дальше-то что? — спрашиваю.
Старик продолжал молчать. Неторопливо достал из кармана кисет с махрой, стал мастерить козью ножку.
Наконец изрек:
— Раз ты такой неверующий, передам тебе слова Савелия Даниловича… Вот, говорил он мне, слышу вдруг, с небес, ребячьий голос: «Не балуйте, пушки, детские игрушки». Поднял Савелий Данилыч голову, а над ним — чистое небо да солнце. Почудилось, думает. Но тут опять голос: «Не балуйте, пушки, детские игрушки». Не чудо ли?
Я на сей раз сдержал улыбку. Дед Беляй продолжал:
— Мало ли на свете чего. Нет, а потом глядь — случилося. Вот скажи ты мне: какой дурак пушку на топь выкатит? А Харитон выкатил к самым вирам. И не дурак вроде человек был. А? Чье внушение? Сверхестественная сила есть над людьми, вот тут что, парень. Пушка-то дальнобойное орудие. С бугорка надо было прицелиться.
— Зато у Чуя позиция отменная, — сказал я, догадавшись, харитонова пушка в трясину ушла.
— Вот, вот. Так и Савелий Данилыч про Чуя думал. А что вышло? Что говорится, ни пером описать… Чуй будто не слыхал голоса с небес, поднял меч и скомандовал пушкарю: — «Огонь!» И вот надо же, — Савелий Данилыч глазам своим не поверил: мост затрещал и набок похилился, будто сваю по ним подбили. А гаубицу от толчка, видать, развернуло дулом на Заречье, в Чуево царство. И ухнуло, бабахнуло с такой силой, что уши людям заложило. Не чудо ли? Пушкарь — тикать от пушки. Чуй с саблей за ним, но не устоял на ногах, упал и в реку покатился. Люди — кто куда со страху. Вот какая история.
Сказать по правде, — я верил деду Беляю и не верил. Было ли, не было? Но дыма без огня не бывает, так ведь?
Переключили мы разговор на Харитона. Понятное дело — у зареченского старосты одно желание: орудие вытащить из трясины, а за пожар в Заречье пусть душа у Чуя болит. Мужики на подмогу прибежали. Но пушка никак не шла наверх. Ни вагой подцепить её, ни веревкой схватить. Сколько ни кричал пушкарь — «Раз, два! Взяли!» — так и не чавкнула трясина и не забулькала вода. Люди отступились. Харитон один остался. Удалось ему в конце концов за колесо веревкой зацепиться. Что было силы рванул на себя и упал от помутнения в голове. Уже не помнил, как принесли в избу, раздели и в постель уложили. Вот тебе и пушки, детские игрушки. В паху у Харитона кила надулась, да такая, что ходить не мог.
— Одним словом, повоевали, — сказал я. — У Чуя дом, поди, сгорел?…
— Сгорел, парень, до последнего бревнышка. И Чуй съехал с Заречья, не захотел более отстраиваться. Заколдованные, мол, места. И то сказать разве не верно? Мы, правда, живем, не жалуемся…
— Харитон, значит, победил? Без единого выстрела.
— А много ли он пожил с той поры? Упаси Господи нас от такой победы. Что силой взял, то силой и отнимут у тебя. Савелий Данилыч рассказывал, будто сон Харитона перед смертью мучил. Стоит он голый у ворот и мужиков кличет, помочь ему пушку из трясины вытащить. А мужики проходят мимо и смеются: «У Наполеона взял, Наполеону и отдай. А нам она зачем?» Вещий, скажу тебе, сон.
Этими словами дед Беляй и закончил рассказ о конопляной войне. Я, правда, спросил еще, вспомнив о глубоком вирочке: — А почему бы теперь пушку харитонову не вытащить трактором да троссами? Делов-то всего на полдня.
Дед Беляй кашлянул и ничего на это не ответил. Думаю, забарцы все-таки пытались однажды вытащить, да ничего у них не получилось — глубоко засосало орудие трясиной.
Да, думал я, много чего свершалось на свете такого, чему нынче хочешь, верь, хочешь, не верь. С другой стороны, было-не было, какая разница, если урок в том есть?
