Золотой рубин. Хрустальная ваза - [8]

На людской кухне Данилу Петровича и Сеньку усадили за длинный и широкий стол, поставили графин водки и подали столько еды, что ее хватило бы и перехватило человек на двадцать, а то и более. И еда была такая, какой не только Сенька, а и сам Данила Петрович и не видывал.

Но они к ней, к еде-то, и не притронулись, хотя и были голодны. Данила Петрович выпил только чарку объемистую водки да чем-то заел, и то сделал так только потому, чтоб генералу не доложили, что он, дескать, его солью-хлебом пренебрег, - чего доброго, разобидится, и опять на конюшню угодишь. И они пошли обратно на фабрику.

- Тять, а я его убью, - говорит Сенька отцу, когда они уже шагали по главной аллее.

- Кого ты убьешь-то? - спрашивает Данила Петрович у Сеньки.

- Мальцева, вот кого! Ни в жисть я не прощу ему, что он велел сделать с тобою.

- Дурачок еще ты у меня, - грустно улыбнулся ему в ответ Данила Петрович. - Ну как же ты его убьешь-то?

- А так вот и убью! Я подкрадусь к нему сзади и как ахну камнюгою по голове, он и будет готов.

- Ну, во-первых, ты к нему так просто не подберешься. А во-вторых, скажем, ты и подкрался к нему, даже укокошил его, и что будет? На место его сынок из Питера пожалует. Думаешь, нам легче станет? Этот хоть самодур, но в делах толк понимает, заводы новые строит, старые расширяет, нашему брату есть где кусок хлеба зарабатывать. А сынок его может оказаться таким, что вместо стройки и расширения закрывать заводы станет, промотает все. И тогда что делать нам, где работать будем? С голоду помрем все как есть. Нет, брат, это не выход для нас.

- А тогда что же? Значит, терпеть, пусть нас порют ни за что ни про что?

- Что поделаешь, мы пока рабы, крепостные его, - вздыхает снова Данила Петрович. - Приходится терпеть пока. А вот когда воля будет - в народе уже поговаривают, что она скоро бы должна выйти для нас, - тогда уж нам легче станет жить. А такое время будет, настанет праздник и на нашей улице, заглянет солнце и в наше оконце.

- А когда же время такое придет? - спрашивает Сенька.

- Вот тут уж я и не могу тебе ничего сказать, - говорит Данила Петрович сыну. - Когда оно, время такое, придет, никто тебе сейчас в точности не скажет, но придет. Я до него не доживу, а ты, надо полагать, дождешься его.

На этом у них разговор и закончился: они подошли к воротам фабрики.

- Ты, Сенька, никому не рассказывай, что с нами произошло сегодня, - сказал Данила Петрович сыну, когда они уже миновали проходную. - А то нам стыдно будет. Хоть и не виноваты мы с тобою, хоть он и не первых нас опозорил, а все же лучше молчи.

- Ладно, никому не буду говорить, я же понимаю это сам, - ответил Сенька отцу.

Они вошли в цех, подошли к печи и стали заканчивать варку хрусталя.

К ним тотчас же прискочил смотритель.

- Ну как, Петрович? Зачем он вызывал тебя? - спрашивает он у Данилы Петровича.

- Немца-стекловара он привез из-за границы. На моей печи он будет в одном горшке какой-то золотой рубин варить. А мы с Сенькой чтоб помогали ему, - нехотя ответил Данила Петрович смотрителю.

- Только за этим? - удивился смотритель.

- Только за этим. Ну еще и за тем, чтоб мы учились у него сами варить рубин этот,

присматривались, что он делает.

- А вот это уже другой разговор, - сказал смотритель. - Ну что ж, поздравляю тебя, Петрович, с милостью его превосходительства, раз он доверие такое оказывает. Ты, надеюсь, со своей смекалкой скоро овладеешь делом таким, научишься варить и этот рубин.

- Спасибо, - буркнул в ответ Данила Петрович. А сам подумал:

«Тебе бы он такое «доверие» оказал, тогда бы ты почувствовал милость генеральскую, узнал бы, какова она».

Ни Данила Петрович, ни Сенька никому словом не обмолвились о том, что произошло с ними на конюшне его превосходительства, но не прошло и двух дней, как об этом узнали все - и на фабрике, и в селе.

И не только о том, что их выпороли, но и почему.

Даниле Петровичу и Сеньке было очень неприятно, что о них стали судачить везде, хотя все сочувствовали им и возмущались самодурством генерала. Особенно возмущалась самодурством генерала горячая молодежь, ребята-баночники, подручные.

- Эх, заловить бы его самого, черта толстого, где-либо в темном уголку да вкатить ему сотенку горячих по жирной спине его, чтоб он сам, на собственной шкуре, испытал, каково это!.. - говорили они меж собою.

- Да, держи карман шире! Так ты и поймал его, так он и будет тебе разгуливать по темным уголкам, - отвечали им на это те, которые постарше. - Вы-то его никогда не увидите в темных уголках, а он вас, если бы услышал такие речи, живым бы манером в любое время дня спровадил к кучерам и приказал бы всыпать вам по сту, а то и побольше самых наигорячих. Его воля: он над нами и царь и бог.

- Да, такое у нас впервые произошло. Таких, как Данила Петрович, он ни разу еще на конюшню не посылал, да еще без всякой вины, дури своей ради, - говорили мастера.

- Тут у нас, в Дятькове, этого не было, верно. Но на других заводах такое происходило, - сказал самый старый из мастеров гуты Иван Иванович Селезнев. - Так что Данила Петрович не первый, кто попал под милостивую руку барскую, у него это уже испытанный прием для придания большей бодрости брату нашему.