Золотой ретривер - [28]

(Ян порылся в своем проигрывателе, нашел искомые композиции.)

И я поставил — что? Конечно. Джон Колтрейн. «Африка/Медь». Не помню, чтоб я руководствовался каким–либо злым умыслом, делая подобный выбор, но как знать? Разве всякий раз, ставя Колтрейна перед неофитом, не ждешь подсознательно наихудшего? Как бы то ни было, если таково и было мое истинное чаяние, мое подсознание, вероятно, осталось весьма довольно. Ибо уже через несколько минут этой ультразвуковой саксофонной резни, раздиравшей стены, Марк среагировал точно по сценарию:

«Что ж это за дерьмо такое? — Ярость, обескураженность, великий скрежет зубовный — все классические симптомы. — Что это за сраная куча навоза?»

«Это? О чем ты? Ведь это джаз, черный, как чернозем, и черные яйца до самой земли…»

«Да, но… погоди…»

«Что, разве не так? Да ты послушай! Или это тоже «ля–ля–ля»?»

«Не знаю, но…»

«Нет, послушай: разве нет?»

«В смысле, что здесь есть яйца? Наверное… да, но я говорю не о…»

(-Итак, брат, тебе придется подыскать другой критерий под свое предубеждение.

— Господи боже мой, но ведь это дерьмо слушать невозможно! Йи–онк, онк–ииик. Может у него и есть яйца, но звук такой, будто кто–то конкретно по ним топчется!

— Именно! Именно! Уж сотни лет топчутся, начиная с работорговцев. Об этом–то он и рассказывает! И без прикрас… но так, как есть! Ужасное, гиблое прозябание существа, обтянутого черной кожей. И мы все окружены этой кожей, и он пытается показать нам некую красоту этого состояния. И если тебя это распалило — так потому, что он честен в своих откровениях, потому что он честно рисует жизнь в черном теле и топтание по яйцам, а не довольствуется вялым скулежом, как всякие Дяди Томы, что были до него.

— Черт, Джо Уильямс, Фэтс Уоллер, Гейллард, все эти ребята… они тоже никогда не скулили. Может, ворчали малость, но делали это весело. Они никогда не скулили, черт возьми. И никогда не скатывались на… на… черномазость и топтание по яйцам, не пытались сделать все это красивым ни хрена, потому что это не красиво. Это уродливо, как смертный грех!)

С тем Братец Марк захлопнул пасть и сидел молча до конца альбома. Я же поглядывал на его булыжно–улыбчатое упрямство сквозь пальцы, которыми прикрыл глаза от света. Позволь припомнить, Драго! Уж не тогда ли, в том напряженнейшем сеансе, вновь ожило во мне желанье мести? Дай–ка вспомнить… Нет. Нет, ах нет. По–прежнему был кроток я… Ох! А случилось это — нет… да; признавайся! признавайся! — то было сразу после… сразу после Колтрейна, когда Марк задал мне вопрос, в его глазах невиннейший, маленький такой вопросик для разрядки напряженности. Да, сразу после… «Откуда у тебя эти записи, Ян?» — лучшего вопроса он и придумать не мог. Исключительно для снятия напряженности. Совершенно невинный вопрос с его стороны. Ибо не будь он таким невинным- неужто б я ответил на него столь беспечно, забыв, где нахожусь? «Моя мать слушала этих исполнителей. Матушка всегда…»

Я был так рассеян, что и не понял, какую дал промашку, пока Марк не усмехнулся: «Ну ясный пень! — Пока он не сказал: Конечно, мог бы и сам допереть — это ж проще пареной репы. Как раз того сорта унылая муть, от которой она так тащилась, верно? Ясный пень, это как раз того сорта сраный навоз, который твоя мамаша всегда…»

Но лучше поспешить мне с продолжением, пока еще не слишком поздно, слишком сонно, слишком обдолбанно. Я бы хотел изобразить перед тобой всю сцену, ибо знаю, как ты смакуешь всякие нюансы, коварные полутона, пастель противоборства, но я уж слишком притомился, чтоб уделить всем тайным знакам все, их достойное, вниманье. Ладно, как бы то ни было. Вот я и Марк сцепились из–за матери моей. И мое сочное благодушие разбилось в брызги. А в голову проникает хладный и горький свет разума. Перемирие со всей очевидностью окончено. Время снова подумать о битве. Я составляю план, как завладеть искомым оружием, и немедля выдвигаюсь в свой поход…

«Что ж, Марк, — я замечаю со смешком. — найдется немало людей, вполне сведущих в музыке, которые поспорят с твоей оценкой мастеров джаза. Так может ли статься, что ты немного, скажем так, уперт? Узколоб?»

Жертва смаргивает, шокированная дерзостью Младшего Братца. Уж не заболел ли он? «Да… — выдавливает он из себя. — Возможно». Я перебиваю его, наступаю задорно, обхожу с фланга:

«С другой стороны, «узколобый» — это, пожалуй, незаслуженный эпитет. Его семантическая специфика может оказаться вовсе неадекватна истине. И в любом случае, он неуместен: мы ведь о яйцах толкуем, верно? О яйцах как — для целей диспута — эвфимизме, символизирующем мужественность, силу, крепость духа и прочих частей тела. Что ж, брат, неужто ты считаешь, что если у кого–то есть мозги, чтоб играть чуть сложнее твоего «бам–бам–бам» — три аккорда, две струны — так невозможно, чтоб у него были также и яйца? Или же наличие одного исключает возможность другого?»

«Погоди! — Жертва пыхтит, косится исподлобья. — Попридержи коней!» — Наверное, он чует ловушку неким звериным чутьем. Но вот чего ему не дано почувствовать — что ловушка непростая, поставленная на охотника, а не на дичь.