Золотой архипелаг - [13]

— Джоныч, при всем хорошем моем к тебе отношении, ты не прав, — возражал Бойцов. — Формула может быть одна, а вот условия, в которых ее применяют, совсем разные, и получается у нас не правильное значение, а кукиш с маслом. Вот, например, формула воды везде «аш два о», и в России, и в Австралии. А тем не менее у нас вода, всасываясь в трубу, движется по часовой стрелке, а в Австралии — против часовой. Кто там побывал, рассказывали, сами видели. Как ты это из формулы выведешь?

— Слабое пример, — не соглашался Джоныч. — Один формула — химия, другой — физика. Физика определять вращение воды, не химия. Надо взять правильное. Надо правильное считать и получить не кукиш с маслом, а деньги. Русские отвыкали считать по правильный формула, потому что при Советских Союзах один формула было для вся: не социология, не психология, не экономика, а один формула — политика. Политика приказывал — экономика говорило: «Готов!» А ничего не был готов. И считать по другие формула оту… отучивали, потому что все был политика и для всего. Но русские снова научится считать. И быстро. Я верю.

В финале их споров каждый оставался при своем мнении, что подкреплялось опорой на собственный опыт: Смиты примером доказывали, что формулы экономики и сельского хозяйства отлично действуют и в России, а Иван Андреевич, устало разводя руками после очередного столкновения с загадочной русской душой, приходил к выводу, что эту душу не изъяснить никакими формулами. Скорее, это она любую ценную формулу затопчет в родимую проселочную грязь и не заметит, потому что будет в это время глядеть в небо с детски-святой придурковатостью.

Сегодня дискуссия в стиле «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места им не сойти» отменялась. Хотя Джоныч, тащивший свиньям ведро съестных отбросов, не прочь был ее возобновить:

— А, Иван! А я тут думал-думал крепко и надумал, что Иван Ужасный было первая на Руси политик среди экономика…

«Иваном Ужасным» он, в буквальном переводе с английского («Ivan the Terrible»), продолжал называть Ивана Грозного.

— Не время, Джоныч, — хмуро перебил его Бойцов. — Тут у нас скоро такие ужасы пойдут, что будет нам всем не до истории с географией.

— Какой ужасы, Иван?

— Вот об этом нам и надо потолковать. Только подальше от Кати и твоих ребятишек. Не будем их пугать раньше времени.

Тут же, возле свиней, которые, тотчас зарывшись по уши в отбросы, издавали удовлетворенное «хро, хро», Бойцов обрисовал ситуацию, какой он ее видел. Пару раз Джоныч порывался что-то спросить или дополнить, но мужественно наступал на горло собственной песне. Полминутная тишина после того, как Бойцов закончил, подчеркнула серьезность сказанного.

— Я слышал, что богатые покупает земля, — тщательно подбирая слова, сказал Джоныч, — но не знал, что так плохо и нечестно все. Ведь есть закон…

— Нашим богатеям закон не писан. Кто мы для них? Вот такие же свиньи. С той разницей, что они нас не кормят, только режут.

Бойцов, просунув ногу сквозь загородку, почесал носком сапога пятнистый бок ближайшей свиноматки. Та испустила звук утробного блаженства. Да-а, зная, что тебя скоро поведут на убой, начинаешь как-то сочувственно относиться к этим примитивным существам… Кстати, не таким уж примитивным: Проша в популярном журнале вычитал, что по интеллекту свинья стоит лишь одной ступенью ниже обезьяны. При этом крайне редко человек видит в свинье интеллект, чаще — сало… Так что не слишком обольщайся насчет своего ума, Иван Андреевич.

— Иван, надо обращаться в полиция. Я знаю наша полицейский…

— Это Егорыч? Старлей Гаманюк, что ли? Я «эта наша полицейский» знаю подольше тебя. И я к нему уже обращался. И что же, по-твоему, эта наша сволочь полицейский мне сказала? Что у нее — фу, черт, у него — дети, а потому он просит по таким вопросам его не беспокоить. И к его начальству идти не посоветовал: говорит, у Акулова все куплены.

— Едид его мазер! — не без русской лихости присвистнул Джоныч. — Но, Иван, я не верю. Полицейский не должен корруп… коррумпироваться. Если полицейский поймается в коррупция, он лишится зарплата, по увольнении он лишится пенсия — он останется голый-босый!

— Это у вас, за рубежом, так. У вашего полицейского зарплата и пенсия такие, что их в самом деле страшно потерять. А наш милиционер — он уже и есть голый-босый. Поэтому терять ему нечего, кроме своих цепей, и он продается при первой же возможности. И так на всех уровнях, сверху донизу.

Англичанин подавленно замолчал.

— Я не затем пришел, Джоныч, чтоб на тебя тоску нагонять. Я предупредить пришел. Если один из этих хищников подгребет под себя колхозные земли, следующий на очереди — ты. Не бойся, но пойми, с кем имеешь дело. Они тебя вынудят продать ферму по заниженной цене…

— Не вынудят, — твердо ответил Джоныч, сжимая рукоятку вил так, словно из нее можно было выстрелить в невидимых вымогателей.

— Ну, может, ты и прав: меня же вот пока не вынудили. Но будь осторожен. Поставь себе на участке охранную сигнализацию, что ли, чтобы завыла в случае чего. Не думаю, что их это напугает, но хоть тебя предупредит. Дети опять-таки… Я понимаю, за детьми не уследишь, мой Прохор тоже озорник — оторви да брось… Но ты постарайся им внушить, чтобы особенно по окрестностям не шатались: только в школу и домой. Может, тут скоро местная война начнется: крестьяне мои тоже не собираются за здорово живешь свои земли отдавать.