«Золотое руно» - [36]

И в детстве Саша был добр, но не распахнут и не прост, занят своими мыслями, и эта вечная серьезность лишала его непосредственной прелести ничем не обремененной дружбы. Ему было трудно делать то, что нравится всем. За другую руку, дома его вела мама, их любимые дела и значения - все, что связывает мать и ребенка общей памятью детства. Но мучительная страсть приблизиться к другим, быть таким, как все, разбежалась по стеклянным ручьям его сердца, и безгрешное детство его цвета незамутненной благодати покрылось мглой. Думая сейчас о своей жизни, сотканной из противоречий, он парил в безвоздушном пространстве желанного и недостижимого прошлого, к которому уже не мог пристать, в смешении своих расстроенных лет, - один, одинокий, всем и всюду немножечко чужой - в детстве, так же, как сейчас, когда всей душой он хотел прилипнуть к Грегу и к своей обычной жизни и не мог...

Это могло быть раздражение на Грега, на самого себя или на обстоятельства - десятки примет возвращали его сердце к навсегда потерянным годам... вместе с мамой ушла невосполнимая правда лет. Новая ткань жизни не обрела гармонию и красоту - как домовой в шортах и темных очках, живущий в модном доме из стекла, надменно взирает на своего нецивилизованного предка в старом колпаке. Так чувствовалась недоговоренность ушедших лет детства... хотелось узнать все сначала, расшифровать их горячее естество. Здесь имело значение не количество событий - многие были забыты или искажены памятью - но насыщенность чувств, принадлежащих тем временам. В них не было трудных страстей - один незамутненный смысл матери и ребенка...

Он положил скрипку на ковер, лег на диван, отвернулся к стене, свернувшись калачиком, и закрыл глаза. Перед его глазами появились какие-то формы и оделись в четырехугольную раму... Холм около города, где он жил в детстве, а на холме - лес. Среди деревьев показался дом серого камня с длинными окнами. Девчонки боялись близко подходить к нему, но их редко брали с собой. Все было так ярко, живо, со множеством точных деталей, которые он давно позабыл. Прозрачный воздух широких полей с теплом золотистого октября, тонкая исчезающая дорога, которая волновала его сопричастностью другим мирам, и которая, - он так обрадовался этому, - еще не покрыта асфальтом. Все осталось совершенно так, как двадцать лет назад... Саша заснул и во сне чувствовал, как ему, наконец, хорошо - он спал с открытыми глазами... Во сне он вдыхал воздух равнин и узнал запах тех мест, знакомый ему с детства, он хотел шагнуть туда - он отчаянно, мучительно захотел домой. Не оглядываясь больше, готовясь без сожаления оставить все позади, он поднял ногу, чтобы сделать шаг, как что-то случилось. Все, вплоть до крошечных предметов осталось на местах: те же простые цветы на дороге и убранные поля до самого городка, острые серые крыши, высокий шпиль ратуши вдали. Это был живой мир, по какой-то случайности одетый в четырехугольную раму, но теперь он потерял легкость, воздух, на глазах из яркой реальности превращаясь в живопись. Сашины ноги оторвались от пола, он вцепился в рамку, стискивая ее. На полотне краски изменили натуральный цвет на подчеркнуто-сочный, изображение стало чрезмерно-ярким и покрылось мазками аляповато размалеванной доски. Все рушилось на глазах: реальный мир, так чудесно появившийся перед ним, то, что он хотел увидеть столько лет и не мог, то, что снилось ему все эти годы, но редко и никогда так сильно, этот лучший мир, потерянный, упущенный, махнувший ему, беспамятному, с придорожной старой обочины одинокой рукой - пропал теперь навсегда. Из рамы на него смотрел пейзаж, написанный акриловыми красками: очень красивыми и в этой своей красивости - бесчеловечными.

Еще мгновение, и грубо размалеванные предметы стали гладкими, зализанными, сделанными из пластмассы. Пластмасса! Самый практичный, неустаревающий материал, гибкий, незаменимый, он удовлетворяет потребностям общества - он теперь искусство! Он стал и миром: в этой рамке или в другой. Сколь комфортен этот мир: дешевый, моющийся, без патины времени на лоснящихся боках. Пластмассовая среда проживания, пластмассовая память и пластмассовые истоки...

Перед глазами все качнулось, изображение поплыло, разъехалось, как последние кадры на старой кинопленке. Постой, не покидай! Глянцевые поля стерлись, навсегда оставляя его одного, а родные черты того, что близко, слились в вялую мешанину, не принадлежащую уже ничьей памяти. С верха картины поползли линии и сложились в фигуру скрюченного эмбриона, закрывшего все. Постой, не покидай! С каждым усилием вернуть прошлое завеса не исчезала, а становилась плотнее, тягостней, неумолимей, и вот - полная слепота и забвение поглотили его, и на все пала тьма...

Глава 17

Саша вскочил, включил люстру и все лампы - огромная гостиная осветилась как перед приемом гостей. Руки дрожали. "Я не боюсь, - сказал он себе, - я просто хочу покурить..."

Он достал сигарету, зажигалкой чиркнул. "Кэти уже в Клуб проникла. Еще эти клубные насылания или завлекания прости, Господи! - он вспомнил Марков буклет. - Вроде чушь, а, может, и до психоза дойдет? - мысли разбежались, все друг на друга кучей налезло, на голову надавило. - А с Седым какая связь?" Что-то звало увидеть не частности, а все целиком; как будто увиденные в целом, они могли подсказать... что? - Саша не понял, но почувствовал, что узнал что-то важное, кардинальное. Как будто сообщили... Появилось предчувствие - темное, глубокое... разрастается, захватило целиком. Внутри блок, и хорошо, что он там. "Ведь связи нет никакой..." - повторял он. На слове "связи" ему пришло в голову, что Зюй-Вен эликсир бессмертия отлаживал в Лучшем Институте, где работала мама, а в Клубе ворочает делами Седой.