Золото тофаларов - [36]

При последних словах Кравцова вся веселость Геллерштейна сразу улетучилась. Его большие карие глаза за стеклами очков стали печальны, каким-то затравленным взглядом он обвел стены маленькой комнаты.

— Да, да. Я все понял, все сделаю, — уныло пробормотал он.

— Надеюсь! — сказал Кравцов. — Я вас оставлю тет-а-тет на пару часиков. Сергей, обязательно дождись меня, в управление еще разок нужно будет заехать.

Кравцов вышел. Сникший Соломон Яковлевич подошел к окну и, барабаня пухлыми пальцами по стеклу, озирал угрюмый бирюлевский пейзаж. Я подсел к столу и стал рассеянно перебирать челюсти, стараясь сложить пару в подходящую комбинацию.

— Оставьте, пожалуйста! — резко сказал Геллерштейн, повернувшись от окна, и тут же добавил: — Извините. Кофе не желаете?

— С большим удовольствием.

Старик засуетился, накрывая на стол. Среди весело скалящихся протезов появились изящные, маленькие чашечки из полупрозрачного, тонкого фарфора и серебряная корзиночка с конфетами в невзрачных обертках, устрашающе именуемых «Радий».

— Скажите, а вы хорошо знали Сережу Гришина? — спросил Геллерштейн, насыпая кофейные зерна в кофемолку.

— Да, он был моим старым знакомым. На Севере работали вместе несколько лет назад.

— В Магадане?

— Нет, но близко — на Чукотке.

Маленькая машинка загудела в руках Соломона, и вкусный запах свежеразмолотого кофе поплыл по комнате.

— А я был в Магадане! — сказал Геллерштейн с некоторой гордостью.

— Участвовали в великих стройках?

— Что вы, что вы! — Соломон Яковлевич правильно понял вопрос и суеверно плюнул через плечо. — Нет, я сам, по собственной инициативе поехал. Молодым человеком тогда был, не чуждым романтики. Хотелось покорять пространства — дух времени такой был, тридцать лет назад.

— Ну и как впечатления?

— О! Сильные! До сих пор вспоминаю как ярчайший эпизод биографии. Я в старательской артели работал, шлиховщиком.

— Вы серьезно? — Я не мог сдержать удивления.

— Ну конечно, теперь самому трудно поверить! — Соломон Яковлевич покрутил в воздухе пухленькими розовыми ручками. — А ведь у меня нюх был на золото поразительный. Я в таких местах его намывал, где другие и подозревать не могли.

— И сейчас сохранился? — Я прихлебнул жидковатый кофе.

— Что?

— Нюх?

Геллерштейн поперхнулся изотопной конфеткой, посмотрел на меня осуждающе.

— Не судите, да не судимы будете. Золото — вещь притягательная, многие обжигаются, я, увы, не исключение. Но ведь и вы ко мне заглянули не зубки подлечить?

— Без комментариев, дорогой Соломон Яковлевич. Боюсь, наш общий знакомый, что недавно отсюда вышел, не поощряет излишние откровения своих… — Я запнулся в усилиях подобрать нужное слово, которое с наименьшими потерями для самолюбия определяло нашу незавидную роль.

— Стукачей, — любезно помог мне Геллерштейн и сокрушенно вздохнул. — И чего только не сделает с человеком другой человек! А знаете, Гришин мне рассказывал о вас, немного правда, но рассказывал. И, признаться, я представлял вас совершенно другим!

Я пожал плечами. Что мог наболтать Гришин этому шустрому потомку Эскулапа? Странно, однако: Соломон Яковлевич — и вдруг шлиховщик. Что-то мне в последнее время необычные старички этого сорта попадаются. То рейнджер, там, в морге, то золотоискатель. И оба, заметьте, по медицинской линии совершенствовались.

— Что же вы, Соломон Яковлевич, покинули высокие широты?

— Это вы про Магадан? Да я, можно сказать, и не покидал его с тех пор… — продолжить эту загадочную мысль старику помешал Кравцов, совершенно неслышно появившись в кабинете.

— Воспоминаниям предаемся? — Голос Кравцова заставил Геллерштейна вздрогнуть.

Умное лицо Соломона Яковлевича вновь обезобразила истерично-веселая улыбочка.

— Да вот знакомимся потихоньку с Сергеем Александровичем! Кофейку не желаете?

Кравцов взял из вазочки конфету «Радий», прочел название, усмехнулся. Положил кондитерское чудо на коренные зубы одного из протезов, прижал сверху второй челюстью.

— Апофеоз ядерной войны! Шедевр в стиле Сальвадора Дали.

— Вы мастер импровизации! — угодливо засмеялся старый дантист.

Кравцов кивнул серьезно.

— Импровизация в нашем деле — часто ключ к успеху. Ну как, Соломон Яковлевич, у вас сложилось представление о нашем дебютанте? — Кравцов кивнул в мою сторону.

— Вполне, вполне. Я уверен, что мы сработаемся с… коллегой.

Так, так! Похоже, что планы Кравцова в отношении меня не ограничиваются одноразовой «импровизацией».

— Хорошо. Ну, до скорого, Соломон Яковлевич! Поехали, Сергей, нас ждут.

— Павел Борисович! А как же с поездкой Яши? Мальчик жаждет увидеть землю предков! — задержал нас Геллерштейн.

— Поездка состоится, как я и обещал. Если вы завтра сильно постараетесь.

— Я постараюсь, постараюсь.

В машине я спросил Кравцова:

— Что это там старик болтал про Магадан?

Я думал, что опять нарвусь на замечание или Павел постарается уйти от ответа, но, к моему удивлению, он стал говорить охотно:

— В конце пятидесятых, когда стало широко разворачиваться старательское движение, Соломон рванул в Магаданскую область. Хотел участвовать в организации артелей. Он тогда уже был фигурой известной, с коллекционерами работал. На антиквариате капитал создал, хотел выгодно вложить.