Золото на крови - [9]

Форма этих камней была самая разнообразная, от классических голышей, коими впору «печь блины» в тихой речной заводи, до ноздреватых корявых уродцев, обточенный речной водой, песком и временем. Что в золоте поражало — это необычно тяжелый вес.

— Три килограмма четыреста пятьдесят шесть граммов, — провозгласил мастер, взвесив золото на самых обычных торговых весах.

В тот день это были, как говорят, «показательные выступления». Потом вся эта процедура неизменно проходила в вагончике Чапая, так мы звали мастера. Вагончик этот служил и конторой, и радиостанцией, и спальней для нашего руководства. Взвешенное и уже заактированное золото они уносили во вторую половину домика, снабенную солидной железной дверью и наглухо заваренными окнами. Что они делали дальше с нашим золотом, не знал никто. Казалось, что и мастер, и кладовщик опасаются, что мы можем сглазить драгоценный металл, и работяг даже на порог не пускали.

Порой все это доходило до смешного. Как-то раз порвался толстенный шланг, под высоким давлением подающий воду на гидронасос. Один из концов шланга саданул стоящего за насосом Сенюхина по голове и тот упал так живописно, что все подумали, что ему хана. Я сразу рванул в контору к Ивановичу. В своей половине его не оказалось, зато за дверью кладовой слышались приглушенные голоса. Я постучал кулаком в дверь и крикнул:

— Иваныч, Сенюхина шлангом убило!

Голоса сразу стихли, послышался какой-то грохот, металлический лязг, шум передвигаемых предметов, и только потом приоткрылась дверь и в нее боком протиснулся мастер. Захлопнув дверь, он обратился ко мне:

— Что ты там говоришь, с Сенюхиным?

— Убило его! — возбужденно ответил я, за руку таща мастера на крыльцо. — Шланг порвался и как даст ему по голове…

Мы вышли на крыльцо, и я осекся. Навстречу нам шел сам Сенюхин, прикрывая голову снятой спецовкой. Его с двух сторон поддерживали Андрей и еще один парень из промывальщиков. То, что он в достаточной мере жив, несостоявшийся труп подтверждал сочным матом, изрядно рассыпаемым направо и налево. Оказывается, он просто побывал в нокауте.

Иваныч не менее цветисто прикрыл и меня многоэтажными словами, затем выстриг волосы на голове промывальщика и щедро залил кровоточащую рану йодом, на том и закончив курс лечения. Уже на следующий день Сенюхин как ни в чем не бывало стоял за рукоятками насоса, работая наравне со всеми. С виду это довольно просто, но попробуй поворочай этим многопудовым агрегатом целый день, а он еще бьется в руках как живой, норовя вырваться всей дурной мощью бьющей из него струи. К тому же все это надо делать так, чтобы размываемая порода направлялась в желоб проходнушки. Уже через полчаса такой работы руки просто отваливались. Мы по очереди сменяли друг друга. Все это время бульдозеры и погрузчики непрерывно подгребали к гидропушке огромные массы породы. На одном из бульдозеров работал Андрей, ему тоже приходилось несладко, это я видел по его исхудавшему лицу. Выматывались все. Считанные дни проходили без поломок техники, так что все три механика не успевали отмывать с рук мазут.

Но мне как-то особенно жалко было повара, Олега Чигру, черноглазого веселого парня. Он вставал первым и ложился последним. Когда он спал было совершенно непонятно. К подъему завтрак был уже готов, после ужина он мыл посуду. И не было случая, чтобы Олег что-то пересолил или не доварил, а готовил он просто здорово. Через месяц такой работы он перестал шутить, лишь слабо улыбался. Сдал даже мастер, Иванович. Вопреки опасениям Андрея, он оказался неплохим руководителем, как заводной носился по все разрастающейся площадке прииска и старался вникнуть во все возникающие проблемы. При этом он никогда не давил на подчиненных, не понукал, не стоял попусту над душой, наблюдая, как работает тот или иной артельщик. За глаза его все таки прозвали Чапаем: за рубленые, чеканные фразы, армейский юмор и соленый слог. Из каждых трех слов, произнесенных им, два с половиной были матерными.

Угадал Андрей и с судимостью. На зоне Иванович побывал дважды. Первый раз в малолетках, по глупости угнав у соседа мотоцикл, а второй раз совсем недавно, в пьяной драке чуть не отправив на тот свет какого-то мужика. Насколько мы поняли, сидел он вместе с Федькой, и освободились они одновременно, зимой. А до этого вся жизнь нашего мастера была сплошным изучением географии. Казалось, он побывал везде: в Заполярье, на Камчатке ловил рыбу, в Воркуте рубал уголек, строил БАМ, дважды побывал на золоте. Словом, он отметился везде, где только рубль хоть на чуть-чуть был подлиннее обычного.

Но был человек, который раздражал всех. Это был наш кладовщик, Федя, он же Гарик.

СТЫЧКА

Вот уж действительно кому было «все по барабану», так это нашему кладовщику. Гарик нежился целыми днями под лучами нежаркого сибирского солнца, словно пытаясь прогреть свои синие картины. Когда шел дождь или стояла пасмурная погода, он безмятежно дрых под навесом столовой, предпочитая свежий воздух тайги затхлому воздуху своего командирского вагончика. Лопал он больше любого работяги, даже двухметрового бульдозериста Потапова. Если у повара оставалась лишняя жратва и ее было жаль выбрасывать, он всегда звал Федю, и вся еда, хоть ведро, медленно, но верно исчезала в его желудке. Любой другой в таких курортных условиях разъелся бы до невероятных размеров, а этот не прибавил ни грамма, так и остался в комплекции глиста-тяжеловоза.