Золото гетмана - [69]

Кроме того, на боку Василия висела превосходная и очень дорогая карабела с клинком «дамаск».

Она досталась ему по жребию, когда беглецы делили добро и деньги купца. Одни только ножны составляли целое состояние. Они были сделаны из черного дерева, обтянутого перламутровой кожей неведомого, скорее всего, морского зверя. В серебряную оковку ножен вместе с золотыми чеканными бляшками были вставлены три яхонта; такой же, только значительно крупнее, яхонт был вмонтирован и в навершие эфеса, представлявшего собой голову орла. Сама рукоять сабли была выполнена из зеленого нефрита, украшенного золотой инкрустацией.

Василий лихорадочно соображал. Если не принять вызов, тогда не избежать ядовитых шуточек «вольного поединщика» и даже насмешек. Железняк был уверен, что казак не остановится ни перед чем, лишь бы скрестить с ним сабли. А согласиться на поединок с этим мастером фехтования равносильно самоубийству. Василий был хорошим бойцом, но ему никогда прежде не доводилось драться насмерть. А тренировочные схватки на саблях «до первой крови» не шли ни в какое сравнение с герцем, когда на кону стоит чья-то жизнь.

Неожиданно Василий заметил, что вокруг него и «вольного поединщика» образовалось свободное пространство, хотя недавно здесь стояла толпа. Казаки почему-то поскучнели и, пряча глаза, начали расходиться. Что это с ними?! – удивился Железняк.

Тут он краем уха услышал обрывок тихого разговора: «Опять это гаспид за свое!» «Пропал хлопец…» «И что этому Кондрату в его Пруссии не сидится?! Будто Сечь ему медом намазана». И тут до Василия наконец дошло, что казак – иностранец. В нем было все чуждо: и манера держаться, и какая-то «деревянная» речь с едва уловимым акцентом, и даже одежда; несмотря на то что она почти не отличалась от платья запорожцев, ее крой и пошив явно были иноземным.

Во все времена в Сечи находилось немало иностранцев. Это были не только романтические искатели приключений, но большей частью авантюристы, которых привлекала возможность поправить свое финансовое состояние за счет добычи от набегов. Но больше всего им импонировала свобода, о которой даже нельзя было помыслить в тесных и грязных городишках Западной Европы, как паутиной опутанных законами королей и распоряжениями магистратов.

Кого только нельзя было встретить в пестром иноземном воинстве, прибившемся к Сечи! И французского дворянина, третьего или пятого сына в роду, оставшегося без наследства и вынужденного зарабатывать себе на пропитание шпагой; испанца, на свою беду не придержавшего руку с навахой и отправившего на тот свет задиристого сеньора, к сожалению, имевшего чересчур влиятельных родственников; и потомка гордых тевтонских рыцарей, у которого Речь Посполита отобрала последнее, что у него было, – полуразваленный замок и клочок земли; литовского шляхтича, наотрез отказавшегося менять православную веру отцов на католическую… А еще были московиты, донцы, принявшие православие татары, турки, поляки, венецианцы – в общем, как говаривал, посмеиваясь, Мусий Гамалея, всякой твари по паре.

Попав в запорожское товарищество, большинство иностранцев растворялось в нем как в плавильном котле. Они меняли свои иноземные имена на малороссийские, а фамилии – на прозвища. Педро превращался в Петра, Грегуар – в Грицка, Конрад – в Кондрата, француз по фамилии Шарлемань становился Шарком, а немца Детлоффа кликали Дятлом. И только очень немногие выпадали из этой колоды, не в состоянии принять ни образ жизни запорожцев, ни их свободные демократические нравы.

Обычно такие «отверженные» возвращались в Европу, где становились непримиримыми врагами не только православного казачества, но и России. Они немало крови попортили российским дипломатам и посланникам, а если затевался какой-нибудь поход против российского государства, то бывшие запорожцы иноземного происхождения непременно шли в первых рядах захватчиков. Они не гнушались поступать на службу даже к турецкому султану, несмотря на свою веру. Если подобные отщепенцы попадали казакам в плен, пощады им не было.

Воин, который стоял перед Василием, скорее всего и принадлежал к этой категории вольницы. Видимо, он не состоял ни в одном курене и, скорее всего, был в наемной страже какого-нибудь армянского купца. Они старались нанимать охрану своих обозов из людей бывалых, знакомых с местными обычаями, которые хорошо знали степные дороги, а в особенности скрытные места в виде балок и яруг, где можно найти безопасное, скрытное место для привалов, чтобы не опасаться внезапного нападения разбойничьих шаек и татарских чамбулов.

– А что, пан непременно хочет сегодня кого-нибудь убить? – едко спросил Василий, который уже понял, что герца не избежать; если он уклонится от схватки, то запорожцы будут считать его трусом до конца жизни.

Василий уже выбрал линию поведения с «вольным поединщиком» и начал обычный в таких случаях диалог без предисловий; но сердце у него сжалось и заледенело.

– Ты словно подслушал мои мысли! – радостная улыбка осветила мрачную физиономию бретера, отчего она стала зловещей.

– То пан может сделать это у шинкаря Лейзера, – с насмешкой сказал Железняк. – Он как раз ищет мясника, который бы мог забить годовалого бычка.