Золото Алдана - [134]

Подходя к стану, Бюэн с Изосимом недоуменно завертели головами — на поляне не было видно ни оленей, ни нарт. Только у костра скучились нахохлившиеся товарищи, почему-то все босые.

Андрей Ермолаевич, увидев охотников живыми и невредимыми, не сдержал слез радости. Он вкратце рассказал о нападении.

Узнав, что сын в руках бандитов, помрачневший Бюэн хмуро спросил:

— Куда ушли?

— Вниз по течению.

Эвенк молча развязал мешок и, достав из коробки еще с десяток патронов, бросился бежать по тропе.

Понимая его состояние, Андрей Ермолаевич скомандовал:

— Изосим, живо снимай ичиги! — и крикнул вдогонку: — Бюэн, погоди! Я с тобой.

— Топор оставьте! — только и успел сказать Петр.

Проводник, не останавливаясь, выдернул его из-за пояса и кинул на землю.

Бюэн бежал изо всех сил. Сердце подсказывало, что промедление может стоить сыну жизни. Над лесом встревоженно табунилось воронье. В крике птиц ему слышалось что-то предсмертное, прощальное. Казалось, сам воздух от невидимой угрозы сгустился, потяжелел.

В глубине поднявшейся после пожара тонкоствольной поросли, мелькнули тени. Бюэн замер, всматриваясь — кто там? Никого… Подоспел Ермолаевич. Переведя дыхание, они осторожно вышли на полянку. Повсюду ящики с образцами пород, инструменты в брезентовых чехлах, сумка с отчетами. Все ненужное бандиты повыкидывали. На краю черным пятном выделялась куча свежей, вперемешку с листьями и обломками веток, земли. Донесся приглушенный стон. Комочки земли зашевелились и показались скрюченные пальцы. Опасливо озираясь, путники подошли ближе.

Бюэн руками торопливо разгреб кучу и вытащил холодное, в одних подштанниках, тело сына. На груди и спине чернели запекшиеся раны. Судорога страдания пробежала по лицу проводника:

— Васкэ, сынок!

Между комьев земли проглядывало еще одно голое тело. Когда вытащили, Андрей Ермолаевич признал в нем одного из бандитов.

Бюэн сбегал на ключ, набрал воды и прихватил пригоршню голубой глины. Замазал раны сына, предварительно обмыв их. Потом обмотал изорванной на полосы рубахой.

Топограф безошибочно определил — жизнь на волоске, но ранение, слава богу, сквозное и есть надежда. Васкэ приоткрыл веки, медленно повел глазами. Сообразив, что он среди своих, попытался улыбнуться.

— Бандит стрелял, — прошелестел он. — Я брал карабин, стрелял одного. Другой меня стрелял…

Парнишка зашелся в надрывном кашле, изо рта пошли сгустки крови, и он потерял сознание.

В это время из перелеска показались на лошадях Изосим с одним из рабочих (жеребцы, привязавшиеся к мальчику, тут же прибежали на его свист к лагерю). На ногах — деревянные колодки, привязанные к ступням у кого ремешками, у кого веревками. Петр вытесал их топором из ствола молодой осины.

Надо было решать, что делать дальше.

— Банда вряд ли далеко ушла, к оленям еще приноровиться надо, — размышлял вслух начальник партии. — Поступим так: Бюэн, вы с Изосимом остаетесь с Васкэ. Дожидаемся остальных и в погоню.

* * *

Удрученные потерей товарища, рецидивисты гнали оленей без остановок. Наконец голод дал о себе знать и они остановились. Солнце припекало по-летнему. Вспомнив про фляжку со спиртом, Верзила предложил:

— Братва, есть ханка[135]! Помянем Сову!

После второй спьянились так, что под песню «здесь смерть подружилась с цингой, набиты битком лазареты…» полезли купаться.

Топограф с Петром, пользуясь моментом, незаметно подползли, собрали разбросанное оружие и одежду. А рабочие тем временем тихонько увели караван. На их счастье зэки даже не удосужились распрячь оленей — видимо, боялись, что не сумеют отловить их и запрячь снова. Бедные ороны уже выщипали весь ягель вокруг себя и, не имея возможности отойти от нарт, жалобно хоркали.

Выбравшись с веселыми воплями на берег, бандиты увидели, что исчез не только караван, но и вся их одежда. Хмель мигом вышел. С ужасом глядели они друг на друга, понимали — это смерть. В ушах набатом зазвучали слова Верзилы: «Сами перемрут, сами перемрут…»

Пройдут десятилетия и, быть может, случайный путник наткнется на их истлевшие останки и его сердце заполнится сочувствием. И невдомек будет ему, что это кости преступников, настигнутых Божьей карой.

* * *

Изосим, ехавший на одних нартах с Васкэ, то и дело поил приготовляемым с утра отваром из целебных трав и корешков. Однако тому становилось все хуже: жар, бессвязные речи, неразборчивые крики. Обеспокоенный начальник партии распорядился остановиться и дать раненому возможность отдохнуть от дорожной тряски.

Васкэ действительно сразу полегчало. Булькающий, прерывистый хрип пропал, но взгляд, направленный в сияющую бездну неба, стал стекленеть, уходить внутрь зрачков. Ермолаевич встревожился — он догадывался, что это означает. Неожиданно по лицу Васкэ скользнула тень улыбки. Всех охватило предчувствие, что должно произойти нечто необыкновенное. И случилось чудо преображения: мраморное лицо начало тихонько розоветь, стянутые в веревочки губы наполнялись кровью. Васкэ обвел глазами окружавших его людей. Все облегченно перевели дух — похоже, что самое страшное позади. Подошел Изосим со свежим отваром. Увидев его, Васкэ прошептал:

— Изосим, ко мне приходил твой Бог… с «картинки». Он сказал: «Рано!»