Золото Алдана - [127]

По местным преданиям, именно мамонт — Шэли помог Сэвэки сотворить землю, подняв ее бивнями со дна первозданного моря. Вода в нем дважды в день опускается и поднимается, потому что духи умерших мамонтов пьют ее.

На следующий день, как только немного подсохло, отряд тронулся в путь. Полозья нарт скользили по влажной траве и зеленовато-белому ягелю, мыльно — скользкому после дождя, как по снегу.

— Сколько мяса, сколько мяса! — подстрекательски трещали с деревьев возле вчерашнего оползня лощеные сороки. Подъехав ближе, люди увидели, что за ночь от берега отвалился еще один пласт земли и из голубоватой линзы обнажился шерстистый бок взрослого мамонта. Из-под его живота выглядывала голова мамонтенка с бивнями всего в четыре вершка. Собаки оленеводов уже пронюхали про склад мяса и успели выгрызть в мерз — лом боку мамаши темно-красные борозды.

Андрей Ермолаевич, спрыгнув с гнедого жеребца, принялся фотографировать уникальное обнажение со всех сторон. Потом ножом вырезал для зоологов кусок шкуры, покрытый длинной рыжевато-бурой шерстью. Мамонтятина на срезе выглядела так же свежо, как мясо недавно убитого медведя. Только пахло не кровью, а сырой землей, да волокна мышц были гораздо толще.

— Жаль, спины не видно. Поглядеть бы, есть ли там горб, в котором мамонты, как рассказывали на лекции, откладывали жир про запас.

— Андрей Ермолаевич, а где эти мамонты живут? Я их следов никогда не встречал, — поинтересовался Изосим.

— Еще бы! Они же вымерли во время последнего оледенения, примерно десять тысяч лет назад, но некоторые, как видишь, благодаря вечной мерзлоте, великолепно сохранились. Тысячи лет прошли, а мясо даже цвет не изменило. Поразительно!

Вскоре караван въехал в расщелину, ведущую к группе черных кряжей, исполосованных языками ледников, спускающихся из-под снежных шлемов вершин. И без того узкий проход, все более сужаясь, превращался в мрачную теснину, в которой постоянно дул встречный ветер. Олени с трудом тянули нарты. Впереди на скалистую площадку выскочили снежные бараны. Увидев людей, они развернулись и без всякого напряжения взбежали наверх, быстро скрывшись за гребнем.

Наконец подъем позади. На перевале стояли дарственные столбы, увешанные черепами, рогами, лоскутками — похоже, что этим проходом люди пользуются давно и часто. Бюэн тоже привязал белую тряпочку со словами «не обижай нас, Сэвэки».

Перевалив щелеобразную седловину, начали спуск. Горы расступались, открывая вид на уже совсем зеленую пойму, весьма просторную и ровную. На фоне оставшихся за спиной каменных громад, где ничего, кроме мхов и лишайников не росло, а в верхней части и вовсе одни безжизненные скалы и лед, этот обширный тихий оазис, состоящий из кедров и берез, уже выпустивших молодые листочки, вызывал умиление. Заметив одинокую струйку дыма над деревьями, Андрей Ермолаевич дал команду Бюэну вести аргиш[122] к ней.

На лесной полянке, покрытой темно — зелеными курчавыми стебельками брусники, над костром на косо воткнутой палке висел прокопченный чайник. Судя по тому, что его запотевшие бока лоснились от капелек воды, подвешен он был недавно. Огляделись — вокруг ни души. Только на смолистом сучке сосны болталось старинное длинноствольное ружье с курком, похожим на оттопыренный большой палец. Деревянный приклад, видимо, треснувший, обмотан сыромятиной. Тут же на тонком ремешке кожаная сумочка с патронами и привязанным к ней кресалом.

Остановившись поодаль, Бюэн стал распрягать утомленных оронов. Покончив с этим, у одного из них выдавил на спине горсть личинок овода — излюбленное лакомство большинства оленеводов.

Кусты зашевелились, показался маленький тщедушный эвенк, легко тянущий несколько сухостоин. На нем была потертая куртка из лосины и кожаные штаны из кабарожьей замши. На ногах — изношенные ичиги со свежими заплатками.

Старенький, немощный на вид, на самом деле он был еще крепким, как одинокий дуб, привыкший жить без поддержки собратьев, промысловиком. За ним, поглядывая по сторонам большими умными глазами, брел, вместо собаки, олень с вялыми от усталости ушами.

Дедок подошел к костерку и тихо опустил сухостоины. Рядом воткнул посох — длинную палку с железным наконечником. На нем в верхней части торчал сучок, оставленный специально, чтобы удобно было класть ружье для большей точности выстрела. Присел на корточки, набил трубку с коротким прямым мундштуком. Выхватив из огня горящую ветку, прикурил и стал попыхивать дымом, как бы и не замечая незваных соседей.

Его беззубое, морщинистое, как высохшее яблоко, желтовато-смуглое лицо с широким, чуть приплюснутым носом, отрешенно. На верхней губе жиденькие волоски, напоминающие усы. Не менее редкая бородка топорщится двумя серебристыми пучочками.

Люди почувствовали себя неловко — раскинулись на полянке вольготным станом, не спросив разрешения у хозяина. Топограф вынул из мешка фляжку и, красноречиво побулькав, направился к деду. Сдержанное равнодушие с лица старика мгновенно исчезло. Узкие карие глазки глянули на шедшего приветливо, лицо вмиг омолодила подкупающая своей открытостью улыбка.

Поздоровались. Андрей Ермолаевич еще раз выразительно побулькал содержимым баклажки. Эвенк молча достал берестяную кружку. Через минуту они уже знакомились: