Золотая пучина - [16]

Устин мычал, хватался рукой за грудь. Тут узелок. «Слава те господи. Цел».

— Устин Силантьевич, — слышится в темноте.

— Кто меня кличет?

Устин озирается. Никто никогда не величал его Устином Силантьевичем. Приятно слышать такое.

— Устин Силантьевич, что прикажете за золото ваше?

— Прикажете? Гм… Мне бы того… хомут, — говорит, а сам пугается своей смелости. За этот махонький кусочек и вдруг хомут.

— Отложите хомут Устину Силантьевичу. И самый наипервейший, наборный, — распоряжается купец в синей суконной поддёвке. По животу протянута золотая цепь. На широком лице угодливая улыбка. — ещё чего прикажете, Устин Силантьевич?

— Может, уздечку? А ежели плуг…

Съезжая изба. Голые стены. Длинная лавка, а на лавке Устин. Руки и ноги привязаны. Рубаха завёрнута на голову.

— Где взял фальшивое золото?

— Нашёл я. Нашёл. Вот перед богом.

— Перед богом? А ну-ка всыпь ему сотню горячих…

Свистит в воздухе розга, и острая боль пронизывает тело Устина.

— А-а-а…

— Егор, проснись ты, — будит мужа испуганная Аграфена. — Сватушка занеможил, кажись.

И так всю ночь.

Встал Устин разбитый, словно его цепами измолотили. Аграфена суетилась у печки.

— Вы, мужики, без меня поешьте. Мне постирушку надо кончать. Ты, сватушка, не уедешь, поди, не простившись-то?

— Рази такое можно?

— Угощайтесь, чем бог послал, а я побегу. Эй, сарынь! Кыш на улицу. Капа, забери Петюшку с собой.

У Капы глаза-сливинки. Выцветшее платьишко до пят. И Оленька такая же, только побольше. Петюшка в одной рубахе. Чуть пуп прикрыт.

— Давай, сват, похмелимся. — Егор выливает в деревянные мисочки крепкую брагу, подвигает к Устину ломоть свежего хлеба, мелко нарезанную и густо посоленную колбу, куски отварной свеженины.

— Можно. Будем здоровы.

После третьего повторения Устин осторожно глянул на улицу. Никого. Притворил дверь. Вынул из-за пазухи узелок. Развернул. Испытующе посмотрел на Егора и положил на стол заветную крупинку размером в горошину.

— Это по-твоему што?

Егор повертел в руках. Попробовал на зуб.

— Как што? Золото.

— Настоящее?

Дыхание у Устина перехватило. Во рту — словно неделю не пил. Плеснул из туеска медовухи в миску. Рывком, расплескивая брагу, поднёс миску ко рту. Захлебнулся. Закашлялся. Потом осторожно вынул вторую крупинку, размером в боб.

— А это што?

— Тоже золото.

— Не путаешь?

— Как можно, сватушка, ежели я на золоте килу себе нажил.

— А это? — и положил перед Егором жёлтое яичко, то самое что Ксюша первым нашла.

— Откуда у тебя эстолько?

— Чего? — замкнулся Устин. Насупился — Так, случай пришёлся.

Егор с затаённой думкой перебирал лежащие на столе золотинки.

— Ишь, хрусткое какое. Веское. На наших приисках такого ни в жисть нету. У нас больше шероховатое аль площатое. А это как кованое. И цвет вроде малость скрасна. Да ты не новый ли ключ нашёл? А? Чего молчишь, сватушка?

Устин думал. Всё одно открываться кому-то надо. Золото мыть — не пахать. Особая сноровка нужна. Так пусть сват помощником будет, и выдохнул:

— Вроде нашёл, Егорша.

— Где?

Насторожил прямодушный вопрос.

— Чево?

— Где ключ, говорю?

— Да как тебе обсказать. Далеко. Вот ежели самому идти, так может ещё и найду, а обсказать не берусь. Путаная дорога.

— Возьми меня в пай. Только с хлебом у меня плоховато. Дашь взаймы, пока мыть не начнем?

— А сколь время-то ждать?

— Уж какой ключ. Может неделю, может месяц, а может и два…

— Два? — прикинул в уме: «Пять ртов у Егора». Хошь не хошь — восемь пудов надо». Вздохнул. — Как золото будем делить?

— Как водится. По паям. На рабочие руки.

— Дык ключ-то мой.

— Это старатели не считают. Ну можно тебе ещё один пай зачесть за ключ. По рукам? Седлай лошадей, поедем в контору. Сдадим золото и сразу накупим што надо. Лопаты, кайлы, опять же железа на крючья для тюрюков.

…Управляющий прииском раздраженно ходил из угла в угол по тесному кабинету.

— Идиот. Боже мой, какой идиот. Вырвать ружье из рук хозяйского сына. «Не могу видеть глумления над человеком». Да какое твоё собачье дело до чужих людей? И Ваницкий хорош — «немедленно выгнать». Как его выгонишь? Он же ссыльный, приписан к нашему прииску. И руки золотые. Без него на промывальной машине зарез.

Дверь приоткрылась.

— Кто там? — закричал управляющий. — Вон!

Дверь захлопнулась. Но тут же вновь приоткрылась, и показалось испуганное лицо приказчика. Управляющий швырнул в дверь пустую чернильницу.

— Я, кажется, ясно сказал…

— Никак не можно потом… Золото новое принесли… Вы наказывали — хоть в полночь.

— Чего ж ты молчишь? Тащи его сюда и деньги на оплату тащи. Ж-живо!

«Новое золото! Может быть, новый ключ! Эх, как оно вовремя!»

Совсем недавно управляющего пригласил в свой кабинет Ваницкий. Посадил в глубокое кресло, налил рюмочку смирновки.

— Закуси сардинкой, господин управляющий. Ну как? Хороша? Хочешь ещё рюмочку?

Выпил. Похвалил:

— Хороша.

— Хороша? — Аркадий Илларионович дружески похлопал управляющего по колену и вдруг, как хлыстом, ожег — Хозяйскую сардинку мы любим, хозяйскую смирновочку мимо рта не пронесём, а хозяйские интересы пусть чёрт соблюдает?

Управляющий поперхнулся.

— Это как понимать? В каком смысле?

— В самом прямом. Другие прииски у меня растут, на других приисках новые ключи открывают, а у тебя? Управляющий есть, — загнул палец, — прихлебателей в конторе, как сельдей в бочке, — загнул второй палец, — а новых запасов золота, — сложил кукиш и поднёс его к самым глазам управляющего, — вот. Может быть, у тебя есть новый ключ на примете? Может быть, приятный сюрприз хозяину приготовил, с-сударь!