Золотая кость, или Приключения янки в стране новых русских - [37]
— Ловко я ассимилируюсь в народной среде! — крикнул впопыхах Варикозову.
— Как Пушкин в Михайловском, — одобрительно отвечал приятель-писатель.
А музыка все усиливалась, а топот все возрастал, а экстаз все увеличивался. «¡Estoy bailando la rumba rusa!»[137] — гикнул я, чувствуя приближение климакса пляски. Зрители фанатически зааплодировали, ликуя от восторга барина. Прозвучал последний аккорд. Я закатил глаза, вытянулся, как стручок, — и осел на стул, который Варикозов и директор школы притащили из клуба Роланда радостного ради.
Одна из свидригайловок, румяная девица в модном кокотнике, принялась вертеться передо мной.
— Ты чья? — задорно спросил я.
— Колхозная, — ответила она и захихикала.
Только я привстал, чтобы начать флирт с хорошенькой колхозницей, как Варикозов некстати вмешался в наш разговор.
— Пора в гости идти, хозяева уже заждались, — пробурчал он, и я пошел восвояси — на ужин в дом председателя.
Но не тут-то было, чтобы светило ходило! Мое передвижение по главной магистрали Свидригайлова, которая обзывается улицей Коммунизма, превратилось в торжественную процессию. Варикозов с директором подхватили меня, как самого уважаемого человека, под обе руки и понесли в чистую половину села, где жила сельская элита.
Впереди нас шествовал глашатай и з(л)обным голосом кричал: «Расступись, честной народ: барин наш на пир идет», позади на радостном расстоянии брела толпа селян, колебля вечерний воздух гармонической песней.
Мне очень понравилось жилище колхозного лидера. Скотский хутор! На первом плане меланхолический козел пасется, похожий на старого меньшевика, вокруг него скачет сивка-буренка и машет сочным выменем. Рядом колодезь с живой водой. Здесь и собака Злючка. На нарезном крыльце сидит Петушок — Золотой гребешок и вопит человеческим голосом. Дом врос в землю по самую крышу. Стены покрыты зеленым фосфоресцирующим мохом. Избушка без ножек Буша! Я был в русской сказке, как в детстве, когда, уложив меня в колыбельку, матушка на сон кошмарный рассказывала мне истории про Бабу-Ягоду, Змея Горького и Хрущева Бессмертного.
— Стань к лесу задницей, ко мне передником, — произнес я волшебные слова, столько раз слышанные мною из матушкиных уст.
Колоритное строение вздрогнуло, дверца со скрипом распахнулась, и на крыльце приветливо замаячил председатель.
За моей спиной хор колхозников завел песню.
Я послал певцам поцелуй, а затем вошел в светлые сени, а оттуда — в голубую горницу, тускло освещенную лампочкой Ильича.
За дубовым столом сиднем сидела избранная колхозная публика: бритоголовый начальник милиции с безбрежным брюхом, скромный колхозный агроном из рассказа Чехова, промасленный менеджер машинно-тракторной станции.
— Ах вы мерзавчики! — воскликнул я при виде дюжины бутылок, выстроенной вдоль середины стола.
Враг водки Варикозов сник.
— Гуляй, раввин, от рубля и выше! — ободрил я его шуткой — прибауткой.
Все ждали моего прихода: ни одна из бутылок не была початой. Для любителей выпивки, каковыми были эти ведущие жители Свидригайлова, такое воздержание было знаком глубокого уважения к приезжей знаменитости.
Памятуя о политических верованиях хозяина, который взволнованно переминался у меня за спиной, атлетически поклонился портретам Ельцина — Путина в красном уголке, а затем подошел к столу.
Сел на лавку. Подбоченился. Огляделся.
— Что, ребята, рады заокеанскому гостю?
Сначала выпили за меня, затем по очереди за мир, урожай и родное село Свидригайлово. Потекла неторопливая, обстоятельная мужская беседа. Говорили о политике, спорте, женщинах, или, как говорят здешние земляки, бабах. Лясы точили, анекдоты травили. С радостью обнаружил, что легко нахожу общий язык с этими прокуренными и испитыми людьми.
Тепло и уютно в доме председателя. Дородная хозяйка в макси-юбке тихо гремит посудой на кухне и плавно, как пава, вносит в горницу подносы с закусками и объедками, каждый раз напевно повторяя: «Кушайте, дорогие товарищи, чем Бог послал». Она кокетливо пищит, когда гордый муж шлепает ее по пространным мясищам, и с конжугальным удовольствием трет их пухлой ручкой. Из красного уголка фотография старого президента доброжелательно нас обозревает, завидуя пьяному застолью, а за стенкой весело трещит сверчок-дурачок. С печки, что ни минута, свешиваются постриженные à la pot de chambre[138] головки председательских отпрыщей. Видно, любопытно им было меня разглядывать. Но я умею вести себя с детками. Как сделал зверское лицо, они сразу завизжали!
Очень плотно нажрался. Так пузо яствами набил, что даже не отрыгнуться. Мой пупок стал выпуклым. Высокооктановый самогон и сытная еда привели меня в благодушие.
Я осоловел.
В избушке царила мужская атмосфера свежего перегара и табачного дыма, сквозь которую смутно светились лица сотрапезников. Для них я был пришельцем из неведомого внешнего мира. Они задавали мне иногда умные, иногда наивные вопросы. Я охотно отвечал: джентльмен должен уметь разговаривать с представителями самых разных слоев общества. Рассказывал о странном своем детстве в далекой Америке, о матушке, воспитавшей меня на русской литературе, чувственно вспомянул бывшую жену.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
Есть такая избитая уже фраза «блюз простого человека», но тем не менее, придётся ее повторить. Книга 40 000 – это и есть тот самый блюз. Без претензии на духовные раскопки или поколенческую трагедию. Но именно этим книга и интересна – нахождением важного и в простых вещах, в повседневности, которая оказывается отнюдь не всепожирающей бытовухой, а жизнью, в которой есть место для радости.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.