Золотая гора - [3]

— А если честно? — уже абсолютно дружелюбно спросила Дина, отправляя в рот огромный кусок и всхлипывая от восторга и боли, потому что горячая яичница обожгла разбитую губу.

— А если честно, — наклонившись к самому ее уху, зашептал Иванушкин. Огородники обожают свои портреты. Вслед за фотоаппаратами "Самсунг" портреты — самая популярная вещь в огородах.

— Неужели можно так жить?! — всплеснула руками Дина.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Иванушкин. — Я просто чувствую свою линию жизни, иду по этой линии, как по золотой паутине, туда, куда ведет судьба, не обременяя жизнь ложными шагами.

Дина улыбнулась. Красивые фразы не могли ее обмануть. Если ты живешь в огородах, чтобы ни не говорил и чтобы не делал, кем бы ни был, все равно твоя жизнь будет огородной. И все различия между людьми в кожуре, что прикрывает душу. У Иванушкина она слишком тонка, стоит слегка надавить, и кожура лопнет, беззащитная мякоть окажется у первого попавшегося ловкача в руках.

— Ну и куда же ты идешь? — спросила она, делая вид, что ее интересует ответ.

— Мы движемся по разные стороны жизни, — вздохнул Иванушкин. — Ты видишь фасад, грубый картон, аляповатые краски, а я там, внутри, где живут тени.

— И можно взглянуть на эти тени?

Иванушкин с шутовским поклоном открыл дверь в соседнюю комнатушку. Дина вошла с твердым решением ни в коем случае не поддаваться хитрым фокусам бездельника. Вошла и остановилась. Почудилась ей, что ее окружила толпа. Движение, вихрь, блеск красок, беззвучный смех. Она не сразу поняла, что это картины. Помедлила и шагнула к ближайшему холсту, погружаясь в верченье белого и голубого с проблесками истинного золота. И в этом водовороте возник вдруг крылатый человек и устремился вверх, туда, где принято отыскивать начало мироздания. Он летел в небо, а золото с его крыльев осыпалось на лица и ладони тех, кто остался внизу.

— Интересно, сколько за это можно получить на мене?

Иванушкин пожал плечами.

— Ничего. Мена не занимается картинами. Ее интересует только это, — и он вновь постучал себя костяшками пальцем по лбу.

Теперь Дина заметила две вертикальные морщины у него на лбу. Глубокие морщины.

— Ну тогда ТОИ. Кто сумел хапнуть лицензию, тому даже очень неплохо живется. Я, между прочим, могу замолвить за тебя словечко, — и она будто ненароком положила ему руку на плечо.

— И перед кем же ты собираешься молвить это слово?

— Перед Ирочкой Футуровой. Тебе это имя что-нибудь говорит?

— Слишком много, — Иванушкин сморщился, будто проглотил, не жуя, зеленое яблоко. — И я бы хотел вспоминать это имя как можно реже.

— Ты что же, не хочешь в ТОИ? — удивилась Дина.

— Не хочу, — упрямо тряхнул головой Иванушкин.

— А на мену? — она глянула ему в глаза.

И вдруг прочла на дне черных зрачков отчаянный страх, страх приговоренного к прикопке жмыха.

— Ты там уже был? — спросила строго.

— Нет! — он отшатнулся.

Лицо сделалось белым, как снег, выпавший в мае, а в глазах — в обоих глазах сразу — был смертельный страх. Вот глупышка!

— А чего испугался? — она засмеялась. — Ты милый… — она погладила Иванушкина по щеке. — Красивый даже…

— Я не был на мене, — повторил Иванушкин.

Дина ему поверила.

Глава 1. ЗА БУГРОМ.

Слишком много голубого. Сначала показалось, что кобальт в разбеле дает нужный цвет. Но едва кисть коснулась холста, краски тут же погасли, небо обмелело, и появилась какая-то мертвость во всем.

Генрих отошел от этюдника. День необычайно ясный. Домики на холме, как игрушечные, среди густой зелени садов. Очень важное слово. Запретное. Мысль споткнулась… И у нее появилась тень. Тень у мысли, как у человека. Тень легла якорем на дно сознания и не давала двигаться дальше. Придется начать сначала. Генрих закрыл глаза и провел ладонями по лицу. Тень стерлась. Генрих широко распахнул глаза, пытаясь вобрать в себя весь мир. Поля вокруг лежали лоскутьями серебристого шелка. Деревья, что росли вдоль дорог, сходились у подножия холма. И внезапно порыв холодного ветра… с реки.

Что за черт! Здесь нет реки. Только ручей на ферме Холиншедов. Сама ферма скрыта зеленью огромных деревьев. Но отсюда, с холма, виден яркий щит и надпись "Ферма Холиншедов". А раз существует Холиншед, значит, должен явиться Шекспир. Когда-нибудь.

Генрих вернулся к холсту. Этюд не удался. За четыре месяца — впервые. Хаотичные мазки. Лживые цвета. Генрих снял краску мастихином. Остался грунтованный холст, мутно-грязный, с крапинами зеленого и голубого. Генрих сделал несколько лихорадочных мазков. Почему-то явился длинный шпиль с мутной уставшей позолотой. Шпиль кирхи, но не причастный ни к Божеству, ни к Храму, на фоне затянутого облаками неба. А потом брызнули белила и, замерзая, превратились в звезды. Нет, это не звезды, это снег. Откуда снег? Почему? Бред. Но интересно…

— Эй, Гарри, опять пишешь? — Холиншед слез с велосипеда и направился к художнику. — А говорили, что ты умер зимой…

На Холиншеде были розовые шорты в полоску и красная майка с надписью "Love". Холиншед был не местным. Хозяйка фермы, женщина уже в летах, сделавшая состояние на закусочных, привезла молодого широкоплечего супруга из недолгого, но дальнего путешествия. Пришелец казался вещью громоздкой и не слишком нужной. Но хозяйка в нем души не чаяла — каждый вечер их видели гуляющими под деревьями.