Золотая голова - [3]

Я узнала его.

Это был тот мальчик, который целовал меня под кошмой.

И всю долгую, небесную, царскую жизнь, которая теперь была суждена мне, я смотрела с высоты на его милое, жалкое, отчаянное лицо, на его расшитый драконами халат, на его старенькие сапожки, на его втянутые от голода щеки, на его умирающее высыхающее тело, глядела ночами с небес на его желтый скелет, что клевали грифы и соколы, и звезды водили безумные хороводы вокруг моей белой седой головы. И я, ослепшая от слез, шептала звездам: звезды, вы подумайте только, это я его родила, ведь это царский сын, ведь я выкормила его белою грудью своею, ведь это он целовал меня и говорил мне — «мама». Он хан, он царь по наследству, по праву, а у меня даже нет рук, чтобы выкопать ему ребром дракона ямку в степи, нет рта, чтобы поцеловать его, нет горла, чтобы спеть ему песню; у меня есть только серебро, только мое серебро, мое богатство, и серебром я забросаю его, залью жидким серебром, залью посмертной водкой глотку сыну моему и возлюбленному моему, хану и царю: выпей, мальчик, не плачь, позабудь все горе. Выпей, отец мой, череп твой вылизали ветра. Водки серебряной много у меня, на тысячу пиров хватит.

ЛОДКА

Пришел Культпросвет, нарядный, в немыслимых сапогах с отворотами, в невиданной шапке с кисточкой, в обалденной черной куртке с завязочками.

Белый сказал:

— Н-да, Культпросвет, ты прямо с подиума. Задорого шматье купил?

— От кутюр, — сказал Осип и поднял вверх большой палец.

— Но-но, в девицу не превратись, что перед зеркалом крутишься? — сказал Кузя.

Мачехи не было дома. Отца тоже. На столе стояла полторашка недопитого пива и лежал хвост вяленого леща.

— Недопитое пиво, недобитый кома-а-ар, — пропел Культпросвет. — Пацаны, я вот что пришел.

— Видим, прикидом хвастануть пришел! — выкрикнул Белый и потянулся за рыбьим хвостом.

— Не в этом дело. — Культпросвет поморщился. — Никогда не дослушают.

— Слушаем, — сказал Осип и ливнул себе пива в щербатую фаянсовую кружку.

— Художники тут, из Центра современного искусства, один неслабый проект делают. Называется «Анестезия». И мы…

— Ха, ха! — Белый обсосал соленый хвост несчастного леща. — Анестезия! Белые бинты! Все ранены! Доктора сюда!

— Э, нет, все мертвы, живых нет! И некого лечить! Некого — обезболивать! Боли нет! — хохотал Кузя, хлебая пиво из стакана.

— Анестезия, кто придумал такое поганое название? Кто там куратор всей этой байды?

— Название хорошее, — сказал Культпросвет и сдвинул брови, что означало: «Молчать, сосунки». — Куратор хороший. Вы не дослушали. Я ухожу.

Повернулся. К двери пошел.

Кузя подбежал, за плечо схватил.

— Ты! Не кобенься. Ну веселые мы, вот и веселимся.

— Не веселые, а кривые.

— Ну кривые. Говори! Парни! Тиха-а-а-а!

Культпросвет встал в ораторскую позу, выкинул руку вперед и стал похож на бронзовый памятник Ленину на площади Ленина.

— Анестезия. Обезболивание. Лечить искусством. Искусство — бальзам на раны. Бальзам на душу. На раненую душу. Анестезия, наркоз. Все под наркозом. Уйти от вечной боли. Окунуться в кайф. В забытье. Забыться. Забыться и заснуть. Уплыть. В море радости. К призракам. В чудо. Которого нет. Все? Поняли?

— Да, хороша концепция выставки, — причмокнул Белый, рыбью косточку досасывая.

— И что дальше? — спросил Осип.

Культпросвет шагнул к столу, взял бутылку и допил пиво из горла.

— Блин, у тебя колокольчики на шнурках, — потрясенно сказал Белый, трогая завязки Культпросветовой куртки.

— Это прикольно, — сказал Кузя.

— Ты как корова, — сказал Белый. — Ну, как бык, прости. И ты заблудился?

Под легкий смешной звон пришитых к завязкам медных колокольцев глухо звучал Культпросвета голос:

— А дальше вот что. Уплыть. Это значит — лодка. Лодка, поняли? Лодка. Ее — смастерить. Ну, как объект. Ну, вроде как скульптуру слепить. Только не слепить, а связать. Из веток. Ну, из досок там сколотить. Вообще построить. Поняли? Построить и выставить.

— Где? — растерянно спросил Белый. Рыбий скелет выпал у него из рук и упал к ногам.

— Где, где! На колу мочало, начинай сначала! На проекте! Ну, на выставке!

Осип молчал. Пиво прибоем шумело в голове.

Он сказал тихо:

— Построить и выставить на выставке. И все? А если сначала построить, потом поплыть, а потом выставить? А?

Белый склонил голову набок по-птичьи, заинтересованно слушал.

— Это как — поплыть? — спросил Кузя.

— Поплыть? Где? Куда? — спросил Культпросвет.

Осип немного подумал. Совсем немного.

— Построим лодку, самую простую. Я знаю как, — он тоже нахмурил брови, подобно Культпросвету. — Я расскажу вам. Мы с пацанами в Сибири строили. Когда я там жил. И по Енисею сплавлялись. Недалеко, правда.

— А почему недалеко?

Белый сосал спичку, как чупа-чупс.

— Лодка утонула.

— А вы? — Белый подмигнул белым глазом.

— А мы не утонули. Мы выплыли. Доплыли до берега, вода дико холодная. Грелись у костра. Лодку жалели. Она продырявилась.

— О горе, — холодно сказал Культпросвет. — Мне идея плавания нравится. Это тоже инсталляция.

— Что, что?! — крикнул Белый и выплюнул спичку.

— Инсталляция. Ну, это значит, объект. И притом не мертвый объект, живой. Лодка должна жить. Все верно.

Культпросвет подумал, поднял палец и для важности сказал еще раз, веско и громко: