Золи - [74]

Сущая ерунда, сейчас я понимаю, но, когда они ушли из сарая — один крикнул, что видел меня на поле, — я легла на спину и заплакала, чонорройа. Неужели так будет всегда? Я опустила крышку багажника, положив на замок одеяло, чтобы она не захлопнулась, а потом свернулась калачиком в темноте.

Утром я проснулась от того, что кто-то с сопением поднимал крышку багажника.

Мои злоключения не закончились тюремным сроком, как ты, может быть, подумала. Человек, нашедший меня в своей машине, носил красивый воротничок и булавку в галстуке. Он уставился на меня, потом сильно хлопнул крышкой багажника, и мы поехали. Я слышала его невнятное бормотание и еще какое-то постукивание — наверное, это были четки. Я не сомневалась, что он отведет меня в суд или в какой-нибудь еще лагерь либо сдаст властям. Через час или чуть позже багажник открылся, и на меня сверху вниз посмотрел молодой человек в черном костюме с белым воротничком. Я моргала от яркого света, прижимая к телу разорванную одежду.

— Я весь ваш, — сказал человек с булавкой в галстуке.

Я пришла в ужас, но он провел меня по усыпанной галькой дорожке к дому. Я много слышала о священниках и знала, как легко они превращаются в бюрократов, но в отце Ренке было что-то располагающее. Я не пыталась бежать. На кухне своего дома он усадил меня за небольшой стол. Несмотря на молодость священника, виски у него уже начали седеть. В жизни он знавал немало цыган, сказал он, попадались среди них и хорошие люди, и плохие, не ему судить их.

— Но как, скажи на милость, ты оказалась в багажнике автомобиля? — спросил он.

Я стала сочинять очередную историю, но он вдруг потребовал:

— Правду, женщина.

Я рассказала ему все, как было, и он сказал, что, пожалуй, полиция меня действительно ищет, но волноваться не стоит, он увез меня далеко. Прежде он имел дело с перемещенными лицами в расположенном поблизости лагере Пеггец.

— Найдется для тебя постель, если захочешь. — пообещал он и показал мне лестницу, которая вела в комнатку на чердаке, где я могла ночевать. За это он попросил меня мыть полы в церкви, поддерживать порядок в ризнице и ходить на его службы — простые вещи, но для меня — непосильное бремя. Я прожила там три месяца и до сих пор вспоминаю, каким необычным мне все казалось, как много было разных тканей, блюд и полированной мебели. Несмотря на мою мирскую опытность, я не могла понять, как работает пылесос, и никогда прежде не пользовалась отбеливателем. Понаделала дыр в рубашках священника. Оставила включенный утюг на чайном полотенце, доска для глажки обуглилась, но отец Ренк не сердился, ему все это казалось только забавным. Сидя на кухне, он наблюдал за моей работой и посмеивался, а однажды даже сам взялся за пылесос и, напевая, покатил его по коридору. По утрам я слушала его проповеди о мире, он стоял у алтаря и говорил прихожанам, что все мы — белые, черные, австрийцы, итальянцы, цыгане, неважно — должны жить в дружбе, что это просто. «Много он понимает!» — думала я, но молчала, выполняла свои обязанности по уборке и не поднимала головы.

Однажды вечером он застал меня у алтаря. Я не стояла на коленях, а сидела. Он опустился на переднюю скамью и спросил, к чему я стремлюсь.

— Перейти через гору, — ответила я.

Он сказал, что это хорошие слова, но одному только Богу известно, куда они меня заведут. Я отвечала, что нас с Богом вряд ли можно считать друзьями, хотя дьяволу я иногда нравлюсь. Он отвернулся к окну и улыбнулся.

В следующие несколько дней отец Ренк несколько раз звонил по телефону, потом однажды утром сказал:

— Собирайся, Мариенка.

— Что собирать? — спросила я.

Он усмехнулся, вложил мне в руку деньги и повез меня по красивым местам на юг. Мы проезжали через деревни, где жители приветствовали машину священника. На нижней стороне моста было написано: «Единый Тироль». Машина поднималась в гору, поворотам и шпилькам[26] было не видно конца, казалось, обернешься и увидишь саму себя. Каждую минуту появлялось что-то такое, от чего у меня дух захватывало: отвесные серые скалы, отара овец, занимающая всю дорогу, внезапно появляющаяся тень канюка — темное пятно в придорожной траве.

Мы остановились в маленьком городке Мария-Луггау, где отец Ренк обошел двенадцать кальварий[27], от одной к другой, благословил меня на путешествие и оставил в местном кафе с человеком, который едва взглянул на меня поверх края своей чашки.

— Через гору? — спросил он по-немецки. Я сразу поняла, что это не его родной язык.

Я кивнула.

— В этой части света есть только две важные вещи, — сказал он, — Бог и деньги. Тебе повезло, что нашла первую.

Людей до сих пор через горы он не переводил, и эта идея ему не очень нравилась. Он согласился перевести меня, если я понесу на спине мешок. Я ничего не знала о контрабанде, контрабандистах и налогах, но сказала, что смогу унести свой вес и даже больше, лишь бы попасть в Париж. Он усмехнулся, глядя на меня, и повторил:

— Париж?

— Разумеется, — ответила я.

— Париж? — переспросил он и не смог удержаться от смеха, и я подумала: «Мерзкая тварь!»

Он носил кожаный жилет, вдоль его изрезанного складками лица свисали пряди волос.