Золи - [73]

Разум творит, что хочет. Все это время я подавляла в себе желание петь, этот запрет исходил из глубины души. Забыть — способ уцелеть. И все же в тот вечер я понимала: чтобы уцелеть, я должна спеть. Вокруг столпился народ, зажгли фонарь, передавали по кругу бутылки. Я знала, что никогда не запою песни которые записывала на бумаге — такой договор я заключила сама с собой, — но могла петь старые песни, выученные еще в детстве. Я сделала глубокий вдох. Первые слова спела ужасно. Слушатели сжались. Потом я расслабилась и почувствовала, как музыка движется сквозь меня.

«Когда я режу черный хлеб, не смотри на меня сердито, не смотри на меня сердито, потому что я не собираюсь его съесть. Старый конь стоит, хоть он и не спит, он всегда настороже, смотрит одним глазом. Если у тебя есть деньги, можешь думать все, что угодно».

Думаю, ты не усомнишься, если я скажу, что у людей в тот вечер в глазах стояли слезы, что каждый хотел прижать меня к сердцу, будто сестру. Я подумала, что оскверняю их, а они этого не знают, что навлекаю на них позор, а они и об этом не подозревают.

Эти мысли кололи мое сердце, словно острый нож, но что мне было делать? Сколько раз мне еще придется предавать? Это правила, а не зеркала крадут наши души.

Они танцевали в тот вечер, свет костра бросал красные блики на их черные платья. Утром я тайком ушла из табора и по дороге позволила себе спеть несколько песен. С ними было легче идти, и меня изумляла их красота. Раз или два у меня в голове зазвучали песни, которые я сочинила и записала на бумаге, но я заставляла их умолкнуть, не хотела их слышать.

Дорога повернула на запад. Остановилась машина, в которой ехала семья. Мужчина показал мне большим пальцем за спину, чтобы я села назад, к его детям. Те опустили оконное стекло, и я чувствовала, как теплый ветер дует мне в лицо. На заднем стекле я заметила следы от собачьего носа, но самой собаки в машине не было. Я не расспрашивала, но заметила, что дети недавно плакали, и подумала, что собаку они потеряли. «Рыжую», — подумала я. Чтобы их развеселить, я стала, не раскрывая рта, напевать мелодию песни о старом коне. Отец, сидевший за рулем, обернулся с улыбкой, мать продолжала смотреть вперед. Я откинулась на спинку сиденья и продолжала петь без слов, и отец сказал, что ему нравится мотив, и тут я, к своему удивлению, запела со словами. Мой голос смешался с ветром и разнесся над сотней пройденных мной дорог.

Когда меня высадили у кафе, дети снова заплакали, а мать дала мне денег. Отец приподнял шляпу над загорелым лицом, сказал, что его всегда тянуло к природе, и улыбнулся:

— Хорошо поёшь.

Я так давно не слышала ничего подобного, что еще некоторое время, уходя подальше от города, повторила эти слова. Потом я села, развела костер и стала следить за водомерками в ручье. Странные, древние, они быстро скользили по поверхности воды, не оставляя на ней ни следов, ни кругов.

Много дней спустя в одном из городков я встретила своего последнего водителя.

Он остановил грузовик на обочине дороги рядом с тротуаром, где играли мальчишки, и сказал, что один короткий поцелуй не помешает. Я сказала ему, что могу предсказать будущее, но он ответил, что и так уже его знает, его увидеть просто, оно вот, у него перед глазами, и в нем есть один короткий поцелуй. Лицо у него было испачкано мазутом и поблескивало от пота. Я прикоснулась к ручке дверцы, а он схватил меня за другую руку и снова потребовал благодарности. Я потянула за ручку, а он обхватил мою шею и вынудил меня откинуться на спинку сиденья, надавив большими пальцами на впадинки между шеей и ключицами. Я помолилась, чтобы Бог дал мне сил, замахнулась и ударила его кулаком в глаз, но он только рассмеялся, поскрипел зубами и стукнул меня кулаком по лбу. В глазах у меня потемнело. Я представила себя матерью Конки, у которой плоскогубцами вырывают ногти. Он сорвал все пуговицы с моей одежды, добрался руками до второго платья и его тоже разорвал. Все произошло очень быстро. Я смотрела на его руки. Его лицо смягчилось, на мгновение стало нежным, и он сказал:

— Ну же, женщина, один короткий поцелуй.

И когда он поглаживал мне плечо, я поняла, что украденное спасет мне жизнь.

Лезвие ножа с рукояткой из оникса вошло ему в глазницу, будто в сливочное масло.

Я выскочила из кабины, вытащила свои пожитки, а он, спотыкаясь, ходил рядом и кричал:

— Шлюха забрала мой глаз, она забрала мой глаз на хрен!

И в самом деле, нож он держал в руке, на месте глаза — кровавая каша. Вокруг него собрались мальчишки, стали вопить и тыкать в меня пальцами. Я побежала по узкому тротуару, ища, куда бы свернуть. Пробегая мимо деревянного сарая, я оторвала одну доску и протиснулась в него. На земле возле оторванной доски лежали отвалившиеся от нее щепки, и я понимала, что оставила им след, по которому они смогут пойти за мной, но времени уже не оставалось.

В переулке раздался громкий шум шагов. В сарае штабелем лежали старые листы шифера, стояли какие-то сельскохозяйственные машины и синий автомобиль. Я попробовала открыть дверцы, но все они были накрепко заперты. Я подошла к машине сзади и потянула за серебристую ручку. Крышка багажника приподнялась. Я забросила в него узел со своими пожитками, в ужасе огляделась и забралась внутрь, придерживая крышку, чтобы она не захлопнулась. Снаружи донесся треск отламываемой доски. Мальчишки кричали, стучали палками по чему попало, и я поняла, что мне конец.