Зодчие, конунги, понтифики в средневековой Европе - [21]
Присвоение русским князем хазарской дани, собранной с северян и радимичей, и формирование на подвластной Хазарии территории днепровских славян Русской земли — домена киевского князя — очевидно привело к конфликту с Хазарией и к торговой блокаде Восточной (и Северной) Европы: в последней четверти IX в. наблюдается кризис поступления туда восточного серебра; Т. Нунен предполагал, что кризис связан с вторжением в хазарские степи печенегов[222]. Но поступление серебра возобновляется в 910-е годы, когда печенеги, по летописи, достигли Руси[223]; монета поступает через Булгарию Волжско-Камскую из государства Саманидов, минуя хазарские степи: тогда же поток восточного серебра достигает Киева[224].
Поступление монеты на Русь (теми же саманидскими дирхемами насыщался и скандинавский рынок) привело к распространенным со времен Ключевского историографическим построениям о роли международной торговли и денежного обращения в раннем Средневековье Восточной Европы, которые опирались, в какой-то степени, и на содержавшиеся в источниках сведения о дани, которую платили радимичи и вятичи хазарам — последние «по щьлягу от рала»[225]. Неясно, что собой представлял «щляг» — обозначение дирхема у предполагаемых еврейских купцов[226] или передачу германо-скандинавского обозначения весовой единицы (шиллинг)[227], — но очевидно, что дань поступала от земледельческого домохозяйства; даже легендарная дань мечами в «сказании» платилась «от дыма»; также платили дань варягам — «по бѣлѣ и вѣверици тако от дыма». Основой домохозяйства данников Хазарии (и варягов) было земледелие: А. В. Григорьев произвел показательные подсчеты концентрации хлебных запасов в Северской земле[228]; К. И. Красильников напрямую связал концентрацию хранилищ для зерна в поселениях освоивших земледелие степняков-болгар с данью, которую выплачивали хазарам Бул-г-р согласно цитированному письму «царя» Иосифа[229]. Возможно, дань собиралась не в монетном исчислении, а в хлебном эквиваленте, как это было в отношениях с тюрками на Великом шелковом пути[230].
Хлебные печи обнаружены и в упомянутых главных центрах «варяжского присутствия» — в Гнёздове и Новгородском городище[231]. Но «пророчество» из сказания о хазарской дани отчасти сбывается только в княжение Святослава Игоревича: тот присваивает дань с последних славянских подданных хазар — вятичей — и уничтожает каганат. Показательно, что рассказ о хазарском походе Святослава оказывается вставкой в повествование об «освобождении» вятичей от хазарской дани[232], при этом главной целью Святослава оказывается Саркел — Белая Вежа: напомню, что вставкой в текст Начального свода (скорее, первой «редакции» ПВЛ) является и само сказание о хазарской дани. Святослав погибает на порогах от «сабель» печенегов, но его сын Владимир, крестивший Русь, наследует хазарский титул «каган».
Фёдор Успенский
Под Мухой Победы. Конунг Сверрир и его знамя
doi:10.17323/978-5-7598-2311-7_72-90
Замечательный во многих отношениях текст «Саги о Сверрире» интересен историку и филологу, помимо всего прочего, тем, что это едва ли не единственная сага, созданная по прямому заказу и при непосредственном участии ее главного протагониста, самого короля Сверрира. Здесь нет ни многовекового зазора между событием и его фиксацией на пергаменте, ни проблемы длинной цепочки свидетельств, передаваемых из уст в уста, из поколения в поколение, а потому в иной конфигурации предстает и глобальная саговедческая проблема — проблема достоверности повествования.
Так, практически не вызывает сомнений достоверность имен вещей, фигурирующих в тексте. Имена предметов, будь то оружие, доспехи, шлемы, щиты, боевые корабли или знамена, издавна воспринимались исследователями как явление весьма архаическое, связанное с языческой, и прежде всего с мифопоэтической, традицией[233]. Жизнеописание же Сверрира позволяет убедиться, что во второй половине XII в. эта практика в давно крещеной Норвегии отнюдь не исчезла, но, напротив, была вполне жизнеспособна и актуальна, а возможно, даже переживала очередную волну популярности, своеобразный культурный расцвет[234]. В частности, в саге несколько раз упоминается, что в эпоху гражданской смуты, когда Сверрир добивался норвежского престола, у него было знамя (merki), называвшееся не вполне тривиальным образом — Sigrfluga («Муха Победы»)[235].
Что же это был за стяг и почему он так именовался?
Если говорить о скандинавском героико-эпическом бестиарии, то муха, насколько мы можем судить, не имеет здесь сколько-нибудь самостоятельного статуса, не наделяется она и какими-либо геральдическими функциями в позднейшей традиции. Слово fluga («муха») не используется в именах людей, хотя, с другой стороны, оно изредка появляется в прозвищах[236], кличках коней[237] и однажды — в качестве названия оружия[238]. На первый взгляд, может показаться, что единственная устойчивая коннотация, связанная с мухой, — это скорость, которая вроде бы к знамени — в отличие от лошади и, возможно, меча — прямого отношения не имеет.
