Знойное лето - [45]

Пока найденный Кутейников слушал слезливый рассказ Клавдии да пока доковылял до места происшествия, Егор Харитонович уже выколачивал о крыльцо пыль из походной амуниции и орал во все горло «сама садик я садила, сама буду поливать…»

— Пришел-прилетел! — встретил он Кутейникова. — А ну давай, прочитай молебен о спасении моей грешной души. Желаю послушать!

Кутейников ничего не сказал, а загадочно поманил пальцем Егора Харитоновича и пошел за ворота. Поперхнувшись от неожиданности, Басаров пожал плечами, но все же пошел следом. Клавдия туда же, но Кутейников остановил ее.

— Ты, Клавдия Потаповна, погоди. У нас с Егором Харитоновичем разговор секретный будет.

Сперва Клавдия слышала из-за ворот заполошные вопли Егора, но скоро тот унялся, и слышно было, что говорит один Кутейников. А что он там говорит, Клавдия не разобрала.

Вернулся Егор Харитонович примерно через час. Молчком сел ужинать. И только когда пил уже чай из большой расписной кружки, как бы невзначай обронил:

— На психику давит.

— Кто? — вроде не поняла Клавдия.

— Да твой Кутейников… Еще и обзывается. Нашел дезертира! Но учти, — строго заметил он. — Егор свое слово всегда сказать может.

Клавдия же только облегченно вздохнула… Это было два дня назад, а теперь вот Егор Харитонович сидит перед Глазковым.

— Мне, между протчим, в молчанку играть некогда, — назидательно говорит он Глазкову. — Чего от Егора надо, председатель? Какая такая нужда случилась в нашем шибко передовом колхозе? Да тыне стесняйся, председатель, говори! Егор Басаров всякое слово понимает. У Егора ухи золотом не завешены.

— Слушай, Егор, — остановил его Глазков, — прозвище-то у тебя какое?

— А! Дурак народ! Это ж придумать надо? Ботало! Да какое я ботало? Самый что ни есть сурьезный человек. А ты к чему это, между протчим? — насторожился Егор Харитонович.

— Так просто. Вспомнил и спросил… Слух тут ходит, что опять в отъезд собрался. Куда на этот раз, если не секрет?

— Поеду искать, где калачи на березках растут, — Егор Харитонович сразу пошел на обострение. Это хорошо действует, проверено на практике, так сказать.

Но Глазков не принимает вызова. Смотрит как-то странно, будто известна ему про Егора Басарова какая-то тайна, а сказать не хочет.

— Ты чего на меня вылупился? Чего уставился, спрашиваю? — заволновался Басаров и заерзал на стуле. — Я тебе не артист какой. Ишь, взяли моду! Кутейников тоже вот так — в душу поглядывать наловчился.

— Эх ты Егор, эх ты Харитонович! — с горькой усмешкой повздыхал Глазков, но сразу же за этим его голос стал прежним — упругим и весомым. — Вот ты все погибель деревне сулишь… Зря стараешься, предсказатель! Зря! Навсегда минуло то время, когда один худой год насмерть подсекал крестьянина. И корову личную колхозник нынче со двора не поведет. Не допустим этого. Ни за что! День будем работать, ночь будем работать, а выдюжим. Наклонимся, но не сломаемся. Вот так! Если это понятно Егору Басарову, то чтоб не трепаться больше. А не понимаешь — катись к чертовой матери! Только предупреждаю: назад мы тебя не пустим. Колхоз без тебя не развалится, а вот как ты без колхоза — это другой вопрос.

— Да все я понимаю! — Басаров хлопнул фуражкой по колену. — Только ты послушай, что Егор скажет, какую Егор критику наведет.

— Слушаю — и очень внимательно, — Глазков по привычке уложил подбородок на ладони. — Давай, критикуй.

— Опять лыбишься, председатель? — Егор Харитонович укоризненно покачал головой. — Мягко стелешь, председатель, да лежать жестко. Все ты правильно говоришь, а души, между протчим, в твоем слове нету. Души нету! — на лице Басарова изобразилось неподдельное страдание. — Машина ты, председатель, а из нас винтов наделать собрался.

— Постой-погоди! — изумился Глазков. — Всяко меня называли, но машиной — первый раз.

— Первый да не последний, — Басаров заговорил без обычных ужимок и шуточек. — Нынче я сказал, завтра другие повторят. Много вашего брата тут перебывало, а добром, между протчим, ни один не ушел. То коленом ему под зад, то сам побежал без оглядки. И ты смоешься. Смоешься, это точно! Не колхозу старанье твое, а за славой погнался. Как же, на виду у всего района! Твоя Ольга, между протчим, все насчет науки разоряется. Вроде опыты над нами проводишь.

Глазков слушал не перебивая. То усмехаясь одними уголками рта, то покачивая головой в знак согласия или отрицания. «А ведь в чем-то он, наверное, прав по-своему, — думал он. — Ведь со стороны на меня смотреть, так многое поди-ка непонятно. А я на это как-то не обращаю внимания».

Но дальше Егор Харитонович, как говорят про него хомутовцы, вовсю заботалил. Теперь на язык шло все, что в голову взбрело. Принялся вспоминать прошлые обиды. Этого ему не дали, здесь его обошли, тут его не заметили. Для верности, чтобы не сбиться в счете, Басаров загибал пальцы. Алексей опять согласно закивал головой, подтверждая, что все было именно так, как говорит Егор Харитонович.

— Вот что обидно! — с надрывом крикнул напоследок Басаров. — Мне, между протчим, начхать на ту премию, а уважения меня не лишай. К нашей бочке и я не последняя затычка.

— А мне не обидно, что Басаров гостем в деревне живет! — тоже закричал Глазков, но тут же унял себя и дальше говорил негромко, размеренно: — Дело не в этом, Егор Харитонович. Не время обиды считать. Сейчас корма добывать надо. Колхозному скоту и твоей личной корове, которую ты уже настроился продавать. Остальное пока не в счет. Все, что терпит, — не в счет, потом станем разбираться, кто кому должен и сколько. Но на твои вопросы, касающиеся меня, отвечу. Сматываться, как ты говоришь, я никуда не собираюсь. Года два назад, пожалуй, я бы воспользовался случаем, подвернись он. Теперь же не хочу и не могу. Слишком много взял на себя… Второе: опытов на хомутовцах не ставлю, но пытаюсь с позиций науки осмыслить нашу работу и предложить что-нибудь полезное для лучшей ее организации… Вот ты назвал меня машиной. Возможно, это так. У меня есть цель и я работаю ради нее. Отключаться, отклоняться, делать остановки у меня нет времени. Надеюсь, это тебе понятно?