Знойная параллель - [9]

Держал я в детстве голубей,

кормил, хоть сам сидел без хлеба!

Наверное, все-таки смело, даже рискованно. Я вспомнил критика из радио, который придрался к выражению «пошел прогуляться на воле», и представил улыбку его, растянутые губы и счастливые глазки: «По-вашему, товарищ Природин, людям не хватает хлеба? Иными словами говоря, люди голодают?» Баран безголовый! А что скажет московский Миша?! Я подумал, подумал и решил, что Мише, пожалуй, эти стихи понравятся. Он смел и прямодушен...

Положив тетрадь на грудь, смотрю в потолок и думаю, что люди, в сущности, делятся на две категории: на людей злых и добрых. Злу, как правило, сопутствует тупость, трусость и все остальные человеческие пороки. Добро всегда шагает в ногу с отвагой, бескомпромиссностью и доверием. Злой при встрече с незнакомым человеком принимает его с величайшей осторожностью, с предубеждением, что в этом незнакомце, наверняка, затаились «все сто смертных грехов». «Неизвестно еще — кто ты и что,— рассуждает злой.— Может, вор, может бандит, может, контра раскулаченная». Добрый на незнакомца смотрит диаметрально противоположно. Он принимает его с открытой душой, не допуская никаких сволочных мыслей. И меняет свое отношение к новому знакомому, если в процессе познания находит в нем отрицательные качества. Но и тут добрый отличается объективностью. Он не отталкивает нового знакомого, не гонит прочь, но лишь вступает в борьбу с его недостатками. В этом, по-моему, суть доброты. С этой философской позиции я оцениваю все сущее. Вот только непонятно мне: «добро» и «зло» — врожденные качества или они приобретаются в процессе жизни? Я погружаюсь мыслями в далекое детство и нахожу, что среди шести-семилетних сопляков есть злые и добрые. Только качества эти раскрываются чисто по-детски и пока не доставляют огромных хлопот. Хотя долбануть палкой по башке соседского мальчишку уже есть зло. А угостить того же малыша конфеткой или пригласить играть в «классики» — добро. Я размышляю и думаю, что у меня какая-то своя доморощенная философия: философия-эмбрион. Наверное, на эту тему есть целые трактаты поумнее моих открытий...

5.

В самом начале учебного года студентки уехали на хлопок. С трудом, после нескольких телефонных звонков, узнал о местонахождении Тони.

Колхоз «Победа», оказывается, в сорока километрах от аэродрома. Понятно, что туда «не прогуляешься» — слишком далеко, да и автобусы не ходят. Примерно с месяц поглядывал я на дорогу, уходящую к горам, в сторону «Победы», видел, как проходили мимо авиагородка грузовики с горожанами. Наверное, в одном из них проехала по этой дороге Тоня. Наверное, смотрела с борта в надежде увидеть меня, но «его величество» Марат Природин решил не останавливать длинный кортеж городских машин, идущих на хлопок. «Его величество» решил, что стране нужен хлопок, а потому всякое промедление — это палка в колесо современности. К тому же Природин и сам занимался тем, что вносил свою лепту в борьбу за большой урожай «белого золота». Нашей эскадрилье отвели несколько хлопковых карт в пяти километрах от казарм. Трудились, как и на матчасти, поэкипажно. Мной и тут распоряжался мой командир — Хатынцев. Прекраснейший мужик! Какая бы ни была обстановка — чувство юмора всегда при нем. К обеду я собрал два фартука: килограммов десять, примерно. Это преступно мало, если учесть, что Чары за это же время оттащил на харман пятьдесят килограммов. Хатынцев по этому поводу мудро заметил:

— Да, конечно, вы со своим другом-земляком — молодцы. Крепко работаете...

Шестого октября — полеты. Летали в «зону» звеньями. К обеду красная ракета возвестила об окончании летного дня. И вот тогда подошел ко мне Мирошин и тихонько, но с каким-то испугом, спросил:

— Слышал, Ашхабад провалился?

Я даже не среагировал на это как надо. Подумал лишь: «Действительно, почему-то с Ванькой Мирошиным все беды ходят рядом».

— Как это провалился? Чего ты мелешь?

— Да так и провалился. Говорят, будто под Ашхабадом какое-то подземное озеро. Ну, весь город и пострадал.

Я встревожился. Но не настолько, чтобы поверить этой сногсшибательной новости. Спешу к Хатынцеву. Тот тоже слышал подобное, но успокаивает меня.

— Ладно, пока не волнуйся. Говорят, сначала тряхнуло как следует, потом водой залило. Пока что сплетни...

Зашел в штаб, к замполиту Бабаеву. Тот сдержан и говорит строже обычного:

— В Ашхабаде сильное землетрясение. Есть жертвы. Весь медперсонал нашей дивизии и легкие самолеты мобилизованы на спасение пострадавших.

У меня застревает ком в горле. От страха. От предчувствия страшной беды.

— А как же мне быть? У меня там мама и отец!

— Только без паники, сержант,— строже выговаривает Бабаев.— Примем все возможные меры, чтобы помочь вам. Пока что доступ к месту бедствия разрешен спецслужбам. Не падайте духом!

Чары и Костя перепуганы не меньше моего. Но разговоры ведем пустопорожние. Надо ехать в Хурангиз, а оттуда позвонить в Ашхабад. Спрашивается, зачем? Кто даст звонить, если город разрушен и все телефонные провода оборваны. Костя бежит к Нине, посоветоваться с ней, но тут же возвращается с запиской: «Милый Костик, не волнуйся. В Ашхабаде несчастье. Все мы, медики, сегодня вылетаем туда. Сейчас бегу в санчасть. Оттуда на машине «скорой помощи» — в Хурангиз и самолетом в Ашхабад. Целую крепко. Нина». Я сам прочитал ее записку. «Может, возьмут к себе в самолет медики?» — мелькнула мысль. Не раздумывая больше, сообщаю о своем намерении друзьям и бегу на окраину авиагородка, к дороге, где можно сесть в попутную машину. Останавливаю бензовоз. Шофер — парень из РАО. Он тоже знает о землетрясении и старается помочь мне. Машину ведет на третьей скорости, хотя дорога неважная, можно поломать рессоры. Едем прямо в аэропорт.