Знай мое имя. Правдивая история - [114]

Процитировав это письмо, судья таким образом поддержал устаревшее, искаженное представление об изнасиловании. Всем известно, что сексуальные насилия гораздо чаще совершаются над знакомыми людьми, чем над случайными, незнакомыми. Когда мы преуменьшаем тяжесть преступного действия только из-за того, что оно совершено со знакомым или пьяным человеком на вечеринке, мы сознательно нарушаем процесс исцеления жертвы, в значительной степени затягивая ее физическое и душевное исцеление. А насильник, этот хищный зверь, так и остается безнаказанным.

Мать Брока написала:

Каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что все это не может быть правдой, что все это нереально. Почему он? Почему ОН? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ?

Вот почему мне никогда в голову не приходило, почему я? Когда тем утром сестра забирала меня из больницы, единственной моей мыслью было: «Слава богу, я». Слава богу, я, а не Тиффани, не Джулия, не восемнадцатилетняя девушка, которой пришлось бы бросить учебу. Мне повезло успеть получить образование и жить в стабильных условиях. Мой дом находился недалеко от здания суда, и после слушаний я могла быстро возвращаться в родные стены и восстанавливать силы. Меня опекали прекрасные родители, выключавшие свет в моей комнате и укрывавшие одеялом, когда я засыпала. У меня были какие-то накопления. Странным образом я словно была готова к этим испытаниям.

Теперь мою историю знают миллионы, но в тот год я сама рассказала ее лишь двум людям. На следующий год — еще нескольким. Через два года — еще троим. Удивительно, что признаться незнакомому человеку гораздо проще, чем рассказать близким людям. Возможно, потому, что они так много знают о тебе прошлой: какой ты была, какой они тебя считали. Больно видеть, как рассыпаются все их представления о тебе, когда они узнают тебя новую. Когда я начинала рассказывать свою историю кому-то из близких, мне было страшно смотреть им в глаза. У всех было такое выражение, словно они надеялись, что через минуту я рассмеюсь и признаюсь в дурной шутке. Пока отец посвящал во все бабушку Энн, она постоянно вскрикивала: «Что? Что?» Бабушка месяцами следила по новостям, как разворачивались события, связанные с делом об изнасиловании. А теперь, выяснив, что жертвой была ее внучка, она только повторяла: «Неправда. Не верю. Это не может быть Шанель». Собственно говоря, совсем неважно, насколько я смогла восстановиться, само по себе изнасилование навсегда останется печальным событием моей жизни. С этим, видимо, придется смириться. На самом деле поток писем, обрушившийся на меня, немного сместил акценты. Все-таки нужно чуть придержать события и оставить немного места для грусти.

Я провожу больше дней, заползая в свою раковину, чем открываясь миру в радости. Меня продолжают мучить мысли, как многое работает против жертвы. Но несмотря на приступы отчаяния и усталости, я уверена, что меня никогда не покинет желание изменить мир к лучшему и прожить насыщенную жизнь. И уже довольно одного стремления к этому.

Мать очень любит анекдот про паука и сороконожку. Паук и сороконожка пьют чай. Сороконожка встает из-за стола и предлагает сбегать за угощением. Проходят часы. Паук проголодался и никак не поймет, что случилось. Он открывает дверь и видит, что сороконожка сидит на коврике и до сих пор обувается. Я представляю себя той самой сороконожкой, отчаянно старающейся зашнуровать все свои ботинки. Да, у меня это занимает больше времени, чем у большинства. Но я буду надевать один ботинок за другим, пока снова не встану и не пойду дальше.

Глава 12

После моего заявления в суде прошло пять месяцев. Избрали следующего президента — Трампа. На меня это подействовало почти так же, как когда-то произнесенные судьей слова шесть месяцев. Крепко шарахнуло. Сильно разочаровало. Полное крушение надежд.

После выпуска «Доступа в Голливуд» с Трампом большинство зрителей расценили сказанное им на записи как что-то вульгарное, грязное и непристойное[73]. Андерсон Купер[74] напрямую спросил Трампа, понимает ли тот, что все это похоже на рассказ о сексуальном принуждении, и будущий президент — на всю страну — пожимает плечами и пренебрежительно бросает: «Да ну, обычный мужской треп». Он явно хватил через край. Запись транслировалась тысячи раз, обсуждалась две тысячи раз; слово киска, многажды повторяемое, заполонило страницы газет, журналов, радио- и телеэфиры. Демократы нападали на республиканцев: «Вы ведете себя неподобающе!» Республиканцы нападали на демократов: «Это вы ведете себя непристойно!» Все уже начинали обалдевать от происходящего. Мы давно привыкли к одним и тем же схемам искажения, выхолащивания и самозащиты: «Эта запись сделана в две тысячи пятом году. Парни просто болтали». Подтекст прочитывался легко — кончайте срать им на головы. Нам предлагалось просто заткнуться и убираться.

Конечно, слова были оскорбительными, но смысл беспокоил еще больше. Например, этой фразы:

Я гляжу только на ноги. О, выглядит отлично.

Трамп и Билли Буш оценивали женщину — не по памяти, не гипотетическую, — то есть они не «просто болтали», а пристально рассматривали в окно женщину, которая приближалась к их автобусу. Она была там — вполне очевидная, но не воспринимаемая как равноправное им, такое же дышащее существо. Я представила, как она стоит на улице, терпеливо ждет встречи и улыбается. Она олень. Она не видит то, что видим мы, — притаившегося в кустах горного льва. Я шепчу ей, чтобы она насторожилась. Чтобы бежала. Когда те двое выходили из автобуса, «мужской треп» сменился деловым разговором — хищники на ходу стали светскими мужчинами: «Не хочешь обнять старика Дональда?» Я будто видела, как она тепло приветствует обоих, как идет между ними, держа их под руки. Меня обуял страх: какое еще неизведанное подстерегает нас в будущем.