Знай мое имя. Правдивая история - [113]

Такая толчея — обычное дело для подобных вечеринок, как вы полагаете? Кто-то танцевал на столах? А это тоже считается обычным делом? Что вы скажете об алкоголе? Распитие спиртных напитков — основное занятие молодых людей на таких вечеринках? Почти все из находящихся там выпивали, верно?

В каждом предложении я натыкалась на слова обычное дело, почти все, большинство. И это было неслучайно. Он словно уводил Брока в компанию, где тот мог смешаться с толпой и чувствовать себя в своей тарелке. А теперь сравните это с вопросами, которые адвокат защиты задавал мне:

Вы часто ходили на вечеринки? У вас и раньше случались провалы в памяти?

Всегда вы, вас — объектив был наведен настолько близко, что я выделялась из толпы. Получается, Брока он хотел вписать в компанию, а меня изолировать от нее.

Я узнала, что адвокат защиты отправил сообщение доктору Фромм:

Я мог бы вызвать в качестве свидетелей врачей, доставивших ее в больницу, но сомневаюсь, не навредят ли они делу, вместо того чтобы помочь.

Фромм ответила:

Неясно, будут ли медицинские записи полезны или все-таки навредят… это может сработать против нас.

На протяжении всего своего выступления в качестве свидетеля доктор Фромм использовала такие фразы:

Не считайте мои слова истиной в последней инстанции… Боже мой, я не настолько разбираюсь в законодательстве… Я не мастер составлять таблицы, давайте просто расскажу вам…

Невыносимо было слушать все эти прибаутки, обесценивающие мое тело.

Доктор Фромм заявила, что нечленораздельная речь не означала, что я была не в состоянии совершать какие-либо действия. Она сравнила мое состояние с состоянием пациента, которому вкололи дозу новокаина в кабинете у стоматолога.

Человек не может внятно говорить, но нормально соображает. К тому же нечленораздельная речь никого еще не останавливала, например, от идиотской покупки на eBay.

Само собой разумеется: изнасилование — это не прогулка по интернет-магазину, а алкоголь — далеко не новокаин. И если я действовала добровольно, разве это не означало, что я могла добровольно оттолкнуть его? Кому дано право решать, что я дала согласие на его предложение?

Мне все время напоминали, что они просто делали свою работу. Теперь я понимаю, что, может быть, это и была их работа, но, чтобы выполнять ее, нужно иметь определенные человеческие качества. На поверку суд оказался чем-то пугающим, местом, где путались все карты, где планка опускалась ниже всякого уровня. Я стала циничной. Пытки сводят с ума, приводят в бешенство, и когда кто-то начинает нападать на меня, мне хочется защищаться. Я не стремилась возвысить себя, мне хотелось опустить их, ужалить побольнее.

Но я повторяла себе: «Не уподобляйся им. Думай о том, какой ты хочешь быть». Работая над книгой, мне пришлось потрудиться, переделывая страницу за страницей, чтобы свести к минимуму сарказм и самобичевание. Я поклялась, что не стану унижать или обесценивать кого-то. Моей целью никогда не было обидеть — только научить чему-то, обозначить проблему шире, чтобы все мы могли что-то найти для себя. Я хотела остаться собой. Я решила использовать свою силу не для нападений, а для самосовершенствования. Два велосипедиста. На каждого, кто хочет обидеть меня, найдется вдвое больше тех, кто желает помочь. Хотелось бы, чтобы у нас были эксперты по насильникам, эксперты по жертвам и по согласию, чтобы они могли просвещать присяжных. Мы под лупой разглядываем действия жертвы, вместо того чтобы анализировать поведенческие особенности сексуальных насильников. Каким образом алкоголь играет на руку насильнику, притупляя инстинкты и ослабляя ноги?

Брок. Она споткнулась.

Адвокат защиты. Вы помните, во что она была одета тем вечером? Что на ней было?

Брок. На ней было платье.

Адвокат защиты. Хорошо. И когда она споткнулась, что произошло?

К чему было это отступление по поводу моей одежды? Мое платье как-то может объяснить поведение Брока? Я ожидала от судебной системы законного, цивилизованного, конструктивного подхода к делу. Но мне довелось узнать, что в зале суда чьим-то голосам разрешается звучать громко, а кому-то постоянно затыкают рот. При вынесении приговора судья процитировал письмо, написанное подругой Брока. Опущу ее имя в надежде, что она сделала вывод на основании своих ошибок.

Не думаю, что справедливо определять судьбу его дальнейших десяти с лишним лет решением девушки, которая даже не помнит, что случилось… Не помнит ничего, кроме количества выпитого. Но она выдвигает обвинения. Нет, я не говорю, конечно, что это ее вина, потому что это не так. Но когда мы уже переступим эту черту, перестанем стараться каждую минуту быть политкорректными и посмотрим правде в глаза: изнасилования в студенческой среде происходят вовсе не потому, что люди насильники.

Это совершенно не то же самое, что похищение и изнасилование женщины на парковке. Вот это изнасилование. А со студентами все иначе. Это просто слишком много выпившие идиоты, которые не смогли затуманенным рассудком здраво оценить происходящее.

Когда вышло мое заявление, ее письмо тоже увидело свет. Тем летом у нее были запланированы гастроли с группой, состоящей из трех девушек, но выступления отменяли одно за другим с пометкой, что «администрация не поддерживает изнасилования». Студия расторгла с группой контракт, тур отменили, и девушка была вынуждена публично принести извинения. Но больше всего раздражает в этой истории, что из тридцати девяти писем ее письмо стало единственным, которое судья выбрал для чтения вслух. Допустим, автор письма могла не разобраться в ситуации — чего никак нельзя было ожидать от судьи.