И вновь в последующие недели доктор продолжает свой методичный опрос, словно выстраивая фундамент на взвихренной пыли.
— Я, кажется, потеряла себя, — приговаривает она и беспомощно повторяет: — о, Боже!
Доктор Альцгеймер записывает в журнал: «Болезнь забытья». Как забивает крышку гроба. Годами он будет изучать поведение Августы, ее рефлексы, работу органов тела, как какой-нибудь Гумбольдт, приехавший к антиподам в Венесуэлу, исследует и подробно описывает неизвестных животных, не зная даже, какие названия им подобрать. Вот так же здесь затруднена диагностика.
Пять лет спустя
Пять лет спустя — о, счастливое время наблюдений! — эта подопытная умерла. Доктор взял в руки присланный ему в Мюнхен мозг «полностью свихнувшейся» и «совершенно отупевшей» женщины, что позволило ему после выполнения необходимых надрезов отметить «своеобразный процесс заболевания». Из документов — медицинских освидетельствований, — прибывших по тому же каналу, явствовало, что в последнее время неважное состояние Детер резко ухудшилось.
Непосредственной причиной смерти стало заражение крови. Но эта случайность меньше всего интересовала ученого мужа.
Обширные участки коры головного мозга Августы — те самые, что отвечали за память, эмоции и способность ориентироваться в пространстве и времени, — разительно изменились. Исследование, проведенное при помощи микроскопа, выявило массовую гибель нервных клеток. Лишь отдельные отростки нейронов избежали общей судьбы. По всей коре, подобно языкам ледника, когда-то несшим гибель Европе, застыли протеиновые бляшки размером с рисовые зерна (десятилетия спустя установят, что это — аномальные протеины, амилоиды). Из этих мозаичных элементов складывалась невиданная прежде картина. Никто не подозревал таких необычных изменений, ведь в то время не практиковались исследования головного мозга стариков, умерших от слабоумия. И только мозг Августы, лежавший перед пораженным доктором, приоткрывал тайну необычного человеческого разрушения.
Сим, считал он, — поклонник практических методов, а не умозрительных теорий, — доказано, что «патологическая анатомия может стать важным, даже незаменимым вспомогательным средством исследований душевных расстройств». Болезни духа вырастают на питательной почве мозга так же естественно, как декоративные цветы — в оранжерее. Надо лишь приглядываться к этой почве, внимательно изучать ее состав, чтобы понять, какой дурманящий плод она принесет.
Третьего ноября 1906 года, выступая на конференции в Тюбингене, Альцгеймер изложил характер течения неизвестной прежде болезни и связал странное поведение больной с органическим поражением ее мозга. Тем страшней оказалось разочарование. Его слова были встречены ледяной неприязнью и недоверием. Бесстрастный протокол сообщает: «Очевидно, нет никакой потребности в дискуссии». Никто из коллег не догадался о том, что на их глазах молодой ученый-практик оповестил весь мир о том, что им была открыта одна из главных болезней ХХ века, которой суждено унести жизни многих миллионов людей. Ему же не было даровано внимания и нескольких человек.
Слабости докладчика казались очевидны. Он не мог объяснить, что же все-таки являлось первопричиной недуга. Что «стронуло» с ума бедную Августу? Были ли пресловутые бляшки результатом болезни или та начиналась именно с их появления? Разумно ли изобретать новый недуг там, где очевидно «естественное старческое слабоумие»? Всякая душевная болезнь есть следствие недостойного, распущенного образа жизни, венец порока, втайне присущего человеку, а вовсе не продукт химических процессов, протекающих в его организме.
Альцгеймер мог лишь строить шаткие гипотезы: «Пожалуй, ничто не опровергает предположения о том, что подобное нерастворимое, твердое ядро обязано своим возникновением тем, что в коре головного мозга откладывается какой-либо неизвестный пока продукт обменных реакций».
Это сегодня большинство ученых полагают, что данная болезнь начинается с перерождения обычных протеинов в эти смертельно опасные формы. Тогда же оппоненты взяли верх. Работа Альцгеймера, опубликованная под названием «О своеобразном заболевании коры головного мозга», была благополучно забыта.
Оглядываясь назад, следует признать, что мюнхенский врач сделал несвоевременное — «третьестепенное» — открытие. В то время немногим грозила участь лишиться рассудка по воле старости. В начале ХХ века всего пять процентов населения планеты было старше 65 лет (в настоящее время таковых — более двадцати про центов). Если перенестись еще на три десятилетия назад, в 1870 год, то среднестатистический европеец, родившийся в одно время с Лениным, мог дожить только до 37 лет. Такова была тогда средняя ожидаемая продолжительность жизни. В то молодое, энергичное время старость была все-таки в диковинку. Если же кто-то из стариков и начинал чудить — путать все, забывать, это считалось простительной промашкой, пожалуй, неизбежной в такие почтенные лета. Эту старческую диковатость не принимали за недуг, с которым можно будет когда-либо бороться.
Вплоть до 1970-х годов болезнь, к которой, как бляшка протеина, прилепилось имя неизвестного врача, считалась какой-то экзотикой. В учебниках ей уделялось всего несколько строк, хотя к тому времени ею были поражены миллионы человек. Ведь средняя продолжительность жизни в промышленно развитых странах заметно возросла, а значит, все больше людей доживало до той поры, когда начиналось это проклятое, необратимое разрушение головного мозга. Так жизнь сама посрамила противников Альцгеймера.
