Одно утешение: личный пример такой деятельности порождает все новые волны историков-инженеров, чьими трудами у нас опять возрождается гражданское общество и живая, многогранная цивилизация. Да, число историков-архивистов у нас сейчас не растет; но, слава богу, и не падает. Зато растет число молодых людей, готовых и способных ИГРАТЬ в Историю так же решительно и изобретательно, как она играет судьбами граждан. По самым скромным оценкам, число студентов, воспитанных В.Л. Махначом, превысило 3000 человек. И таких некоронованных профессоров у нас много: десятки в каждом серьезном университетском городе, от Питера до Хабаровска. В Москве их сотни: дерзких и совсем непростых лейтенантов и капитанов нашей научной гвардии. Им есть что спеть перед Всевышним — даже если он призовет их на суд досрочно, как призвал Владимира Высоцкого и Владимира Махнача. Первый из них оставил сотни песен и стихотворений. Второй стихов не писал: о нем их написали другие. Вот живой и завидный пример такого творчества студентов:
Князь Курбский от царского гнева бежал
На Запад гнилой и растленный.
Автобус навстречу ему проезжал;
В автобусе — муж несравненный.
В сиянье ума, озарившем чело;
Прозваньем Махнач; благолепен зело.
Насколько я помню, бежишь ты в Литву:
Неплохо придумано, княже!
Поступок твой правильным я назову
И патриотическим даже!
В автобусе нашем достаточно мест:
Водитель, подбросим товарища в Брест!
В опричной слободке — смятенье и плач,
В испуге притихла столица:
Дьячок нечестивый, Володька Махнач
Способствовал Курбскому смыться!
Царь молвил: «Подать мне того Махнача!
И кстати, позвать заодно палача!»
Под вечер явился Махнач в слободу:
Вошел во дворец без опаски,
Спокойно погладил десницей браду,
Состроил Басманову глазки,
Взглянул с интересом на стены и рек:
«Палаты: прекрасный шестнадцатый век!»
«Я, царь-государь.» — говорит Иоанн.
Но тут, пожимая плечами,
Махнач возразил: «Ты типичный тиран,
И это не раз отмечали:
Ключевский, Бердяев, Полибий, Платон.»
И выдал засим два десятка имен.
«Довольно! — взревел самодержец в ответ. —
Заткнись, чернокнижник проклятый!
Я что, в самом деле — ученый совет:
Зачитывать мне рефераты?
Вот как прикажу тебя крепко пытать —
Забудешь тогда, как Ключевского звать!»
Махнач улыбнулся: «Ах, Боже спаси!
Уж больно ты, батюшка, прыток!
А знаешь ли, что в домонгольской Руси,
Как правило, не было пыток?
Не стыдно ль монарху, чей род столь высок,
Орудовать плеткой, как тюркский князек?»
И снова Махнач начинает доклад:
Минута бежит за минутой.
И вот убегают из царских палат,
Шатаясь, Басманов с Малютой.
«Возись, государь, со своим Махначом,
И лекции слушай — а мы ни при чем!»
Затихла слободка, объятая сном.
Но через раскрытые окна
Все слышится: «Пассионарный подъем,
Прогресс, исихазм, филиокве,
Экспансия, Лев Гумилев, Чингис-хан,
Флоровский, Успенский и Третий Иван.»
«Володенька! — царь возопил наконец. —
Я — грешник и пес богомерзкий;
Воссядь на престол и прими мой венец,
Согласно идее имперской!
Цари, покоряй и Царьград, и Сибирь —
А мне, очевидно, пора в монастырь!»
Махнач усмехнулся: «Ну, ты, брат, хитер:
Державу бросать в беспорядке!
Ты в царстве посеял развал и террор.
А я — исправляй неполадки?
Я лучше поеду в Коломну и в Тверь!»
Промолвил Владимир и вышел за дверь.
В Опричнине — траур; трезвонит звонарь;
Монахи идут косяками.
Парадный подрясник надев, государь
Стоит на коленях во храме
И об пол челом ударяет, шепча:
«Храни меня, Господи, от Махнача!»