Знание-сила, 2009 № 10 (988) - [60]

Ученые, как правило, — это веселые и остроумные люди. И пусть последние годы развития отечественной науки не давали много поводов для улыбки, химики, несмотря ни на что, продолжают шутить!

AD MEMORIAM

Лейтенант гвардии Возрождения

(Памяти В.Л. Махнача)

Сергей Смирнов

Наш замечательный историк и просветитель Н.Я. Эйдельман не раз говорил под настроение: «Ни один из моих героев не доживал до 60 лет. И я, вероятно, не доживу.» Увы, так и случилось. Уйму конфликтов, сопровождавших Перестройку в писательской среде, дядя Натан принимал слишком близко к сердцу. И оно не выдержало: в черном декабре 1989 года остановились сердца Н.Я. Эйдельмана и А.Д. Сахарова. Еще через два года не стало Л.Н. Гумилева. Перестройка России неумолимо пожирала своих провозвестников и мушкетеров.

С тех пор прошло 20 лет. Перестройка наша вроде бы завершилась — хотя оставила уйму нерешенных и пока неразрешимых проблем. Генералы последней русской революции быстро уходят в иной мир. Их места занимают лейтенанты — те, кто еще в 70-е годы слушал лекции Эйдельмана и Гумилева, делом помогал диссидентам первого призыва и нес свободное научное слово в среду российской молодежи. Кто-то преподавал в хороших школах вольную высшую математику или полузапретную отечественную историю. Другой читал в славном Физтехе или в диссидентском Архитектурном институте факультативные курсы, ликвидируя безграмотность наших лучших студентов в истории родной страны. Кто не мог этого делать (например, по отсутствию ученой степени) — тот порою ухитрялся создать Клуб Независимых Историков на колесах экскурсионного автобуса. Раз двадцать в год переменный коллектив из 30 или более интеллектуалов-москвичей постигал свою малую родину, высаживаясь в Зарайске или Коломне, в Загорске или Подмоклове, в Переславле Залесском или Волоке Ламском.

Все это выпало на долю Владимира Леонидовича Махнача (1948–2009).

Он вырос в блестящей и своенравной Второй школе — но хорошим математиком стать не сумел, а заурядным быть не захотел. Поступил на истфак МГУ — но не смог там специализироваться ни в новейшей истории России (там слишком был силен идеологический пресс), ни в русском Средневековье (там не было лидера, сравнимого с Ключевским или Веселовским). Оставался выбор между археологией и историей искусства (сиречь, краеведением). Янин или Казарновский: кто из них более ярок как проповедник (а не только исповедник) своей науки? Махнач выбрал краеведение: уж очень широко распахнуты ворота из этой ветви исторической науки во все прочие ее уделы! Отсюда и надо начинать, если хочешь стать историком-глобалистом.

Разумеется, студент Махнач не выслушал за все университетские годы ни одной лекции по педагогике. Оно и к лучшему: педагогом-волшебником он был по милости божьей. Зато перо у него было не бойкое: сделать себя писателем Махнач не сумел, не испытывая радости при потрошении конспектов своих лекций (диктофоны были еще очень плохие!) Единственной публикацией в журнале «Знание — сила» осталась статья «Первое сентября 1649 года» в серии «Один день века» — об открытии Земского собора, принявшего первую Конституцию России.

Зато чтец он был ненасытный: все нужные факты и мнения укладывал в свою память без конспектов. Так, он успел освоить и обдумать все книги Л.Н. Гумилева до первой личной встречи с мэтром в 1975 году — так что успешно выдержал нечаянный экзамен по Всемирной Истории и был принят опальным петербургским кумиром в негласную заочную аспирантуру.

Сто лет тому назад аспирантуру называли длиннее и точнее: «подготовка к профессорскому званию». К концу 70-х В.Л. Махнач вполне подготовился к этому званию путем приват-доцента полулегального Экскурсионного Университета и аспиранта у негласного академика Гумилева. Да вот беда: наша гласная Академия наук была не готова принять в свои ряды нераскаянных зеков — вроде Л.Н. Гумилева или Н.В. Тимофеева-Ресовского. То же относилось к их аспирантам: в СССР для них не было ни ставок исследователей, ни профессорских вакансий, ни соответствующих вузов! Непредвзятому уму ясно значение этого факта: либо наука в СССР обречена на увядание, либо обречен сам СССР. Свершилось второе: СССР развалился, зато подпольная научно-образовательная система вышла из подполья.

Первыми, конечно, преуспели математики. В 1993 году в одном из арбатских переулков открылся Независимый Математический Университет — полезный противовес и конкурент для прославленного, но обленившегося мехмата. Даже ректор МГУ счел за благо присутствовать при открытии нового вуза: пусть научные бутоны распускаются на разных клумбах! Увы, не все факультеты МГУ приняли этот совет всерьез: истфак оказался среди отстающих. Например, избрание В.Л. Янина в академики задержалось лет на 20 — ввиду чрезвычайной живучести реликта Б.А. Рыбакова и его наследников. Более молодым коллегам Янина пришлось стать политологами — чтобы ускорить созревание в России новых и более умных политических партий; уменьшить число совершаемых ими глупостей, наладить их сотрудничество с университетами и церковью. Такая работа включает немалые политические риски, она порождает уйму стрессов и заметно сокращает жизнь энтузиастов.