Знание-сила, 2009 № 04 (982) - [59]
Это конец экскурсии в мир лингвистики и математики и их совместных достижений последних лет. Возвращаясь к нашей теме, можно высказать гипотезу: современная наука еще не сумела выработать сложный язык, она все еще находится в начале пути к его совершенствованию или, лучше сказать, на животной, несинтаксической стадии творения своего языка. Наука так и не разработала собрание всех возможных в ней объектов и действий, существительных и глаголов, способных в своей совокупности описать любую ситуацию, могущую встретиться исследователю. Хуже того, различные дисциплины стремятся использовать свой собственный высоко специализированный язык, а отсутствие энциклопедистов в современном научном сообществе ускоряет этот процесс. Наиболее широко мыслящие и философски настроенные ученые уже давно провозгласили необходимость универсального языка науки или, как сказали бы мы, языка с развитым синтаксисом и сильной грамматикой. Альберт Эйнштейн всю последнюю половину своей жизни посвятил созданию единой теории поля, в которой явления гравитационного и электромагнитного свойства описывались бы одним языком — правда, все его попытки в этом направлении оказались безрезультатными.
Использование множества специальных терминов, из которых каждый относится к определенной ситуации, есть свидетельство недоразвития языка. И научным журналистам следует иметь в виду этот научный факт и никогда не испытывать комплекс неполноценности из-за невозможности с первого знакомства разобраться со всеми терминами и деталями исследования. У эскимосов есть десятки слов для различных типов снега. Для них он каждый раз — новое явление: вчерашний снег, сегодняшний снег, мокрый снег, тяжелый снег, тающий снег. Очень похоже обстоит дело с учеными. Их язык лишь кажется сложным — на самом деле он примитивен. Наша задача — внести в него хороший синтаксис. На этом пути нам надо быть готовыми встретить сильное сопротивление. Дефектологи знают, как трудно учить глухих словесному языку. Они отказываются постигать его потому, что жестовый язык, несравненно менее синтаксический, для них удобнее и легче в усвоении. Они не хотят делать лишние усилия, чтобы освоить более емкий и выразительный словесный язык и довольствуются тем, что имеют. Наверное, не следует делать параллель слишком ясной и прозрачной.
Проблема языка общения — одна из самых важных среди стоящих перед людьми. Мне случалось не раз рассказывать читателям «Знание — сила» об успехах и трудностях в налаживании контакта между нами и вычислительными машинами[8] и, что очень похоже, но еще сложнее, между зрячими и слышащими людьми и людьми, с рождения лишенными зрения и слуха[9]. Мы знаем теперь, что язык — это орудие, созданное человеком, чтобы увеличить свои шансы выживания под давлением требований эволюции. Это очень походит на возникновение теплокровности в те времена, когда при понижении температуры воздуха гигантские холоднокровные животные становились совершенно беспомощными неподвижными сонными глыбами. Эволюция всегда поддерживает новые устройства, которые отвечают новым требованиям среды. Сегодняшнее требование — это необходимость для широкой публики знать и понимать научные проблемы и достижения, а для самих ученых — быть в курсе работ коллег в смежных и далеких областях науки. Следовательно, всякое движение и усилие, направленные в эту сторону, встретят мощную поддержку на наивысшем возможном — эволюционном — уровне.
Несколько десятилетий назад Бернард Шоу подметил, что «специалист — это человек, который знает все ни о чем». С тех пор процесс специализации в науке развивался с чудовищной скоростью, и сегодня исследователи «Вавилонская башня». Питер Брейгель все больше и больше ограничивают себя все более тесными рамками одного узкого направления в науке, и в результате пользуются все более специализированными языками, понятными лишь крайне узкому кругу лиц. Но действительно ли эта тенденция опасна для общества? Зачем нам вообще нужны сегодня энциклопедисты? Не является ли идеальным ученым тот, кто никогда не отклоняется в своих исследованиях от раз и навсегда выбранного направления и не тратит свое время на что-либо, не связанное непосредственно с его работой? И что такого особого в разнообразии языков? Почему так трудно переводить с одного из них на другой, сохраняя при этом полноту смысла, настроения, ритм и другие, почти эфемерные, но очень важные ингредиенты разговорного или даже письменного языка? Потому что язык — это в первую очередь способ мышления, думания и только потом — средство общения, коммуникативное орудие. Нашей задачей — задачей научной журналистики — является транспонирование с языка науки на язык простого человека. Это много сложнее, чем переводить, скажем, с английского на русский, потому что негде взять нужные словари или учебники грамматики, или даже азбуку.
«Вавилонская башня». Питер Брейгель
Но и это не все, что нам нужно сделать.
На рисунке в наиболее упрощенной форме показан процесс получения знаний. Для тех, кто знаком с биологической концепцией трофических (то есть пищевых) цепей, схема будет выглядеть знакомой. Продуценты, консументы и редуценты действуют на сцене жизни (заяц ест траву, он поедаем лисой, которую разрывает волк, отходы возвращаются в почву, удобряя ее для получения новой травы) «Жук ел траву, жука клевала птица, хорек пил мозг из птичьей головы» (Николай Заболоцкий).
