Знание-сила, 2008 № 10 (976) - [39]
Одним из первых в России я прошел холотропное дыхание у учеников Станислава Грофа и получил кое-какой опыт. После 1991 года западные психотерапевты стали приезжать в Россию, мы получили возможность ездить на Запад. Я посещал мастерклассы выдающихся психологов: Джанетт Рейнуотер, Маргарет Руффлер, того же Грофа; овладел техниками гештальт-терапии, психосинтеза, психодрамы, холотропного дыхания, групповой психотерапии, психодиагностики.
Был создан ряд фирм, оказывающих психологическую помощь. Среди них «Крокус Интернешнл» — российско-американская организация, консультировавшая по проблемам СПИДа. Я занимался там психологическим консультированием групп риска, одновременно учась на психфаке МГУ. Потом был направлен в Петербург на курсы психологического консультирования в медицинский центр «Гармония». В 1991-м сделал доклад на первой в мире международной конференции, посвященной работе с группами риска.
Вся моя последующая научная деятельность была связана с психологической проблематикой, с нозологией — учением о болезнях — и историей медицины. Несколько лет я читал в МГУ авторские курсы — «Психоанализ как социальная теория», «Когнитивные стратегии в современной социальной философии».
В 2000 году Всероссийская независимая психиатрическая ассоциация организовала семинары для врачей- психиатров. Приезжали лучшие психиатры из разных городов России. Меня пригласили читать лекции. Свой курс я назвал «Антропологические основания психиатрии» и первую лекцию посвятил психофизической проблеме. Трудно передать мои чувства, когда я читал курс психиатрам, чья квалификация намного превосходила профессиональный уровень мучителей, поставивших мне диагноз.
Однажды надо мной вновь нависла угроза. Я ни в чем не был виноват, но подвергся преследованию со стороны органов правопорядка. В 90-е действовал знаменитый указ Ельцина «30 суток» — человека можно было держать месяц в заключении, не предъявляя обвинения. И выбивать нужные показания. Статья 7Б (психопатия), которая у меня была, освобождала от армии, но не от уголовной ответственности. Пришлось снова лечь в больницу, чтобы получить более серьезный диагноз — неблагоприятно протекающую шизофрению.
Этот сценарий сыграть куда сложнее. Но дело того стоило: если человек вышел из психиатрической больницы с направлением на ВТЭК, закон уже ничего не может с ним сделать. Более того, при благорасположении врача его нельзя даже допросить. Это еще одно свидетельство того, что психиатрия — всего лишь альтернатива пенитенциарной системе. Если ты сам обратился в эту систему — ты защищен от нападок милиции.
Я пролежал в знаменитой 15-й больнице на Каширке несколько месяцев. Даже выезжал оттуда на экзамены в МГУ и успешно их сдавал. По симптомам, которые я предъявил врачам, у меня была высокая вероятность обострения. Меня усиленно лечили. Таблетки я выплевывал в унитаз, но при этом общался с друзьями из клиники Сербского — они рассказали мне, как должны действовать эти таблетки, я имитировал их действие. Нужный диагноз без колебаний утвердил мне профессор из института Сербского с рабочим стажем в 40 лет — светило психиатрии. Обнаружив, что у меня не только злокачественная шизофрения в истории болезни, но и направление на инвалидность, представители закона от меня отстали.
Пикантность ситуации еще и в том, что, получив диагноз, я тут же устроился работать психологом в один из известных московских лицеев. Все это было в 1997 году. Позже я спокойно окончил университет, аспирантуру, стал преподавать на философском факультете МГУ. Сейчас пишу книгу о проблеме MPD — о расстройстве множественной личности.
Елена Съянова
Перевертыши «пламенных времен»
Конец лета 1792 года. Агония Золотого века. Зарево Французской революции бросает кровавые мазки на лазоревые пасторали королевских дворов Европы. Людовик XVI теперь титулуется «гражданином Капетом» и сидит в башне Тампль в мучительном ожидании, пока его многочисленные кузены соберут свои армии, чтобы большим кровопусканием излечить его страну от революционной лихорадки. Наконец армии собраны; герцог Брауншвейгский грозит смыть Париж в Сену кровью взбесившихся патриотов; его армия, преодолевая по сорок миль в день, подступает с северо-востока к пограничной крепости Лонгви. Батареи открывают огонь. Крепость горит. Но она дерется, она огрызается, как раненый зверь, оставляя куски мяса в пасти противника, и ужимается до последнего вала, до горстки самых стойких во главе со своим комендантом по имени Жан Лаверн.
Еще не стихла стрельба, а в Париж уже летит новость: Лонгви пала. Лонгви! Это слово, как отравленная стрела, впивается в сердце Франции и вызывает паралич страха. Страх — паралич революции! Но Дантон и якобинцы знают, как двинуть ее вперед: в их руках большинство газет и трибун, все улицы и площади Парижа. Страх — материя особого рода: мужества из нее не выкроишь, но кое-что иное грубо прошивает ее вкривь и вкось — ненависть. Именно она — ненависть — встречает коменданта Лаверна и его израненных бойцов, когда они добираются до Парижа, чтобы сообщить все, что своей шкурой узнали об армии Брауншвейгского, о его пушках и снарядах, о тактике осады, о слабости французской армии. Каким воем встречает этих героев зал Законодательного собрания, какие смачные плевки летят в них на улицах и площадях! «Мы имели по одному канониру на две пушки, в бомбах не было пороха, затравки не загорались... Мы дрались... дрались! Что еще мы могли сделать?!» — взывает Лаверн к трибунам законодателей. «Умереть!» — отвечает Дантон. И депутаты повторяют за ним: «Умереть!» Все стены Парижа кричат это слово в лицо Лаверна; теперь он — живой символ трусости и предательства, а его крепость — национальное посмешище и позор! Уже принято решение: Лонгви должна быть срыта, а распаханное поле на ее месте никогда не будет засажено деревьями свободы!
