Знание-сила, 2008 № 10 (976) - [16]
Это портрет не только принципиально иного президента и президентства, но также иной страны и ее граждан — страны, которая не имела доступа к картам Google, усовершенствованным благодаря данным со спутников, но была гораздо более восприимчивой к учебе и запутанной информации, чем современное общество. По данным опроса, проведенного National Geographic-Roper в 2006 году, почти половина американцев в возрасте 18 — 24 лет не считает необходимым знать, где расположены иностранные государства, в которых происходят важные события. Более трети находит «совершенно неважным» знание иностранного языка, меж тем как «очень важным» его считают лишь 14%.
Франклин Рузвельт
Это подводит нас к третьему и последнему фактору, стоящему за неотупостью Америки: речь идет не о невежестве, как таковом, но о горделивом упоении этим невежеством. Проблема не только в том, чего мы не знаем (задумайтесь: каждый пятый взрослый американец, по данным National Science Foundation, считает, что Солнце обращается вокруг Земли); вся беда в том, что опасное множество американцев пришло к выводу, что им вообще такие знания ни к чему. Назовем это антирационализмом. Его синдром особенно вреден для наших общественных институтов. Незнание иностранного языка или местоположения важной страны — проявление невежества; отрицание ценности таких познаний — антирационализм чистой воды. Ядовитый коктейль из антирационализма и невежества препятствует обсуждению государственной политики США в самых разных областях, от здравоохранения до налогообложения.
От эпидемии самонадеянного антирационализма и антиинтеллектуализма нет панацеи. Усилия повысить успеваемость в форме ответов на стандартизованные тесты — а именно, заставить учеников вызубрить конкретные вопросы на конкретные вопросы конкретных тестов — не помогут. Более того, люди, олицетворяющие эту проблему, обычно ее просто не осознают. («Мало кто сам себя считает противником мысли и культуры», — отметил Хофштадтер.) Давно пора провести серьезную общенациональную дискуссию о том, действительно ли мы как нация ценим интеллект и рациональное мышление. Если нынешние выборы действительно станут «выборами перемен», низкий уровень дискурса в стране, где разум приучают заниматься низменными предметами, надо поставить на первое место в списке необходимых перемен.
Юлия Грязнова, Марк Рац
Заметки о пользе чтения
Юлия Борисовна Грязнова, кандидат философских наук, консультант и преподаватель в области коммуникационного менеджмента.
Марк Владимирович Рац — доктор геолого-минералогических наук, профессор, библиофил.
Мы — люди письменной культуры. В ней письмо — не инструмент фиксации устной речи, а ее организатор и устроитель. «Чисто» устной речи нет давно. Даже если человек (предположим) почему-то не научился читать и писать — он все равно разговаривает речью, перенятой у читающих и пишущих.
Письменная фиксация структурирует речь, позволяет делать паузы — не столько интонационные, сколько временные и пространственные. До появления письменности речь структурировали мифы, песни и прочие ритмические формы. Эти формы неисторичны или нелинейно историчны: конструкцию линейной истории с ее постоянными переменами не удержать структурой устного мифа. Письмо позволило людям обрести прошлое как индивидуальную память и коллективную историю. Происходящее стало возможно описывать, хранить, анализировать, толковать, возвращаться к нему, вновь описывать. Письмо дало нам будущее как записанные цели, желания, сценарии, которые потом, когда наступит описанное время, можно сравнить с происшедшим. Письмо сделало возможной рефлексию в ее нынешних формах. Рефлексия в письменной культуре — не просто остановка и обращение на самого себя, но остановка состояния в самом описании, возможность отложить саму остановку, продлить ее, поработать с объективированными состояниями.
Что было бы, если бы победил сократовский подход, в котором мысль жила в диалоге on-line? Как развивалось бы мышление? Каким бы оно было сегодня? Вот поворот для фантастического романа! Но состоялось-то письменно-фиксированное мышление. Не будет большим преувеличением сказать, что письмо сделало возможным нынешнее мышление вообще.
Электронное письмо (блоги, ICQ, sms, сленг «падонков»), приближающее письмо к устной речи; «наивная» литература типа Эрленда Лу; «документальный театр»; кино про «обычных и ниже обычных» людей (вроде «Эйфории» Ивана Вырыпаева с бесконечными диалогами: «И че? — И ниче. — И че теперь? — Я не знаю»); реалити-шоу — все это признаки мощи письменной культуры, способной играть с устной речью, создавать внутри себя площадки, «очищенные от письма». Это можно понять и как специальную остановку письма, очищение от письма для его последующего развития, и как освоение письмом не освоенных до сих пор островков устной речи.
Сюжет с вытеснением письменной культуры культурой устной либо визуальной присутствует по крайней мере в умах аналитиков и исследователей уже не первое десятилетие. Он может развернуться (и уже развертывается) в сторону очередного расслоения общества — теперь уже не по близости к власти или богатству, а по способностям к интеллектуальной работе, возможностям к порождению знаний, для которых опыт чтения и письма — важнейшее условие. В такой постановке вопроса понятно, что чтение/письмо — уже не только личное дело, но общественное. По сути дела, вопрос об овладении чтением/письмом, о распространенности чтения/письма — это вопрос о том, будем ли мы жить под идеологизированной авторитарной, а то и тоталитарной властью меритократии[
