Знание-сила, 2008 № 03 (969) - [13]

Александр Есенин-Вольпин

Слева направо: Сергей Ковалев, Татьяна Ходорович, Татьяна Великанова, Григорий Подъяпольский, Анатолий Краснов-Левитин. Москва, 1974 г.

Дальше возможно только примыкание, только экстенсивное расширение сообщества, что и происходило. Но при этом споров о критериях, ценностях, правилах поведения уже не возникало — это все выработалось в первые три года.

В центре всего стоял самиздатский периодический бюллетень «Хроника текущих событий», главный стержень правозащитного движения. В «Хронику» стекалась со всей страны информация о политических преследованиях. Два круга как бы опоясывали этот центр: те, кто собирал информацию для «Хроники», и те, кто ее распространял и читал; впрочем, в основном это были одни и те же люди.

Традиционная «молчаливая» демонстрация на Пушкинской пл. Москва, 5 декабря 1976 г.

— Это сообщество формировалось на основе правозащитной идеологии?

— Не знаю, можно ли назвать это идеологией. Скорее, на основе общей информационной работы. Она вовсе не отменяла идеологических и политических баталий в диссидентской среде, но делала их как бы второстепенными. И во всяком случае, мирными. Национал-патриотический «толстый» самиздатский журнал «Вече» конкурировал с самиздатским же «толстым» сионистским журналом «Евреи в СССР» за рукопись Венедикта Ерофеева «Василий Розанов глазами эксцентрика». Евреи-«отказники» передавали за рубеж рукописи русских почвенников и информационные издания литовских католиков. Западники и славянофилы продолжали свой вековой спор на диссидентских кухнях, потом в Мордовских и Пермских лагерях; и одни и те же люди — сотрудники диссидентского Фонда помощи политзаключенным — слали им туда посылки. Никакая идеология не определяла диссидентства в целом. Вот вам почти наугад взятая иллюстрация: в 1970-м, когда Валерий Чалидзе создал одну из первых независимых общественных ассоциаций — Комитет прав человека — в этот комитет на равных вошли А.Д. Сахаров, несомненный западник и либерал (пожалуй, с социалистическим оттенком), и крутой национал – патриот, яростный противник любого социализма И.Р.Шафаревич.

Декларация прав человека 1789 год. Франция

Венедикт Ерофеев

— Вы хотите сказать, что собственно правозащитная идеология была как бы пустой изнутри, лишенной конкретного содержания и именно поэтому устраивала всех?

— Право, как таковое, всегда в какой-то степени лишено конкретного содержания: оно лишь рамка, вместилище для самых разных типов общественной, политической, культурной активности. И для него «нет ни эллина, ни иудея», все равны. Потому оно и стало так легко общим языком для всех диссидентов.

— Ну, хорошо, общей идеологии не было. Но все-таки: существовал же специфически «диссидентский» образ мыслей?

— Нет. Не было никакого «специфически диссидентского» образа мысли. В эпоху Брежнева вся страна была инакомыслящей, и тут диссиденты ничем не отличались от прочих граждан, включая, я думаю, сотрудников аппарата ЦК КПСС. Диссидентство — это не образ мыслей, это образ жизни, точнее — способ гражданского поведения. Здесь были свои правила и ритуалы, которые касались в основном моментов соприкосновения с властью, с ее карательными органами. Например, когда становилось известно, что в чью-нибудь квартиру пришли с обыском, то считалось правильным немедленно отправиться туда и присутствовать. Тому были, разумеется, и рациональные основания (когда полон дом народу, гэбешникам труднее что-нибудь подкинуть), но в первую очередь это был символический ритуал солидарности с обыскиваемым и демонстрация небоязни. И действительно, гэбешников это поначалу сильно раздражало; потом попривыкли.

Или вот, на допросе считалось хорошим тоном не просто отказаться от показаний, но вообще ничего не подписывать, даже собственные анкетные данные, то есть демонстрировать отказ от сотрудничества не только на практическом, но и на символическом уровне. Конечно, это были идеальные модели, мало кому удавалось следовать им до конца: чекисты тоже азартно включились в эту игру символов, а они были все-таки профессионалами.

Слева направо:

Нина Буковская (мать Вл. Буковского), Петр Григоренко, Игорь Шафаревич, Зинаида Григоренко. Москва, вторая пол. 70-х

Слева направо:

Юрий Шиханович, Александр Гинзбург. Москва, середина 70-х

— Вы говорите: игра. Ничего себе игры — под постоянной угрозой ареста! Игра с собственной судьбой? Игра с судьбами близких? Игра, где на кону — не только карьера и благополучие, но иногда и свобода, а то и жизнь?

— Звучит кощунственно, да? Но игра — это никогда не просто забава. Любая игра — это моделирование;

диссиденты моделировали гражданское общество в стране, в которой никакого гражданского общества не было. И я думаю, именно тогда были освоены некоторые инструменты нормальной жизни в нормальном обществе.

Так или иначе, «этика и тактика» (по Лотману) диссидентского движения постепенно была выработана в деталях.

— То, о чем Вы рассказываете, отдает ригоризмом.

— Не без этого, конечно. Но у большинства известных мне диссидентов «первого призыва» ригоризм заметно смягчался самоиронией.

Самоирония была, по-моему, сущностной, едва ли не определяющей чертой этого движения. Да, они жертвовали собой, экспериментировали над своими судьбами, — пожалуй, и над судьбами близких, — но всякий пафос вокруг этой жертвенности был бы ими, мягко говоря, не понят. Эти диссиденты (страшно не любившие называть себя диссидентами) предпочитали посмеиваться над собой. Помните традиционный тост диссидентских застолий «За успех нашего безнадежного дела»?