Знание-сила, 2007 № 09 (963) - [8]

— Никакой идеологии в термине «человеческий капитал» нет. И это не метафора. Это действительно только термин, принятый экономистами всего мира. Означает он не превращение человека в товар, а тот неоспоримый факт, что все знания и умения человека составляют его капитал. Этот капитал «человеческий», поскольку он воплощен в личности человека; и это «капитал», поскольку знания и умения человека есть источник или его будущих доходов, или будущей возможности удовлетворить какую-то свою потребность, или и того, и другого.

Теория «человеческого капитала» сформировалась на рубеже 1950— 1960-х годов в Чикагском университете; а сегодня о человеческом капитале говорят не только экономисты, но и политики. И все признают, что он — один из важнейших источников экономического роста и что без значительных инвестиций в него никакая экономика не может успешно развиваться. В последнее время все чаще говорят, что именно этот источник — главный. То богатство народов, о котором писал Адам Смит, в конечном счете зависит от того, что содержится в головах людей и как они взаимодействуют друг с другом.

— Не знаю, как в теории, а в жизни у нас это не слишком подтверждается. Все говорят, что наш человеческий капитал огромен: у нас, кажется, самые образованные в мире бизнесмены, наши специалисты, выезжая в развитые страны, чаще всего находят себе применение и хорошо зарабатывают, у нас настоящий образовательный бум. А где же наше, по Смиту, «богатство народа»?

— Не знаю, как насчет самых образованных в мире бизнесменов, но народ у нас образованный. Как бы вы ни относились к термину «трудовые ресурсы», в качество этих ресурсов советская власть действительно вкладывалась. Это обеспечило нам достаточно высокий по международным стандартам уровень общего и среднего образования рабочей силы.

— Причем в образовании мы шли даже со значительным опережением уровня развития производства. Социологи увидели в этом проблему еще в 1975 году: разрыв между подготовкой молодых рабочих и теми рабочими местами, которые могло им предложить производство, порождал разочарование, отчуждение от труда, стремление при первой возможности уйти с производства, а если не ушел — комплекс неудачника. Ну хорошо, плановая экономика никак не могла связать одни концы с другими, но у нас же более десяти лет рынок. И если современный рынок предъявляет повышенный спрос на образованную рабочую силу, то почему мы до сих пор не процветаем?

— Что стало с нашим «человеческим капиталом», когда началась серьезная реорганизация экономики? Он стремительно обесценился.

— Как это?

— Так всегда бывает при серьезных структурных перестройках: прежние знания и умения, навыки, специальности, целые профессии оказались не востребованы на рынке труда, а те знания и умения, на которые был спрос, предлагали немногие. Вдобавок начался серьезный экономический кризис, который неизбежен при структурных перестройках, а в такой ситуации вообще спрос на рабочую силу падает.

— Нет, погодите, я не поняла, почему обесценился человеческий капитал.

Ясно, что преподаватели марксизма— ленинизма оказались никому не нужны, всякие цензоры и прочие мелкие идеологические служащие. Но это не коснулось даже крупных партийных и комсомольских работников, которые, наоборот, обогатились, тут же преобразовав свои связи в капитал буквальный, финансовый или материальный. Ну а фрезеровщик — он и есть фрезеровщик, врач, как говорила мама моей подруги, и при советах, и при кадетах остается врачом — чему тут обесцениваться?!

— Да при чем здесь идеология?! Менялись экономические пропорции. Многие производства оказались неконкурентоспособны, они выпускали то, что никому на рынке не было нужно — танки, например, супертяжелые комбайны, производство которых хорошо было только тем, что легко переналаживалось на выпуск танков. Или они выпускали то, что было нужно, но делали это плохо и дорого, и как только рынок открылся для импорта, эта продукция тоже стала никому не нужна. У нас была сверхиндустриальная экономика, большинство умело «ковать чего-то железного», конструировать «чего-то железного», учить других ковать и конструировать «чего-то железного». А свободный рынок предъявил спрос на профессии, которые никогда в плановой экономике не считались массовыми: на экономистов (не бухгалтеров, а именно экономистов — хотя и на бухгалтеров тоже), юристов, финансистов, на компьютерщиков, переводчиков (а еще лучше — теперь уже обязательно — нужная специальность плюс знание языков, желательно во множественном числе). И множество занятий в сфере услуг, которая в плановой экономике занимала весьма скромное место, а в рыночных странах давно забрала из промышленности большинство рабочих рук.

Это массовое обесценивание образовательного потенциала не могло не сказаться на производительности труда: она резко упала. Возник глубокий разрыв между фактическими и желаемыми запасами человеческого капитала. Вот тогда-то, в первой половине 90-х, вся страна превратилась в огромный учебный класс.

— Я думала, все тогда были заняты одной проблемой: как выжить без зарплаты, которую, кажется, почти нигде не платили.