Знание-сила, 2007 № 09 (963) - [12]

Мы не испытываем острого недостатка в экономических концепциях, разоблачающих сделанные реформаторами ошибки и указывающих верный путь, на котором мы их быстренько исправим и двинем наконец к светлому будущему. Одна из них, например, указывая на экономические последствия жуткого зимнего холода и огромных пространств родины, говорит о том, что мы в принципе не можем быть конкурентоспособными на мировом рынке. Посему, считает автор, нам надо опять закрыть границы, выпасть из мировой экономики и на собственные деньги (те самые, деревянные, которые нигде и ни на что не обмениваются) налаживать собственное приусадебное хозяйство в масштабах отдельно взятой страны. Как ни странно, автор избегает указывать образцы, хотя такие еще есть, числом один, называется Северная Корея; впрочем, автора, умолчавшего об этом, можно понять. Итак, главное звено — уйти с мирового рынка и запереться на много замков.

На другое главное звено указывают многие очень уважаемые экономисты: плачевное состояние оборудования, изношенного выше всяких пределов, требует немедленного внимания, иначе нас ждет кризис посильнее пережитых. По сути, предлагается нечто вроде еще одной индустриализации всей страны: ужесточить политический режим, все основные производства национализировать, затянуть пояса и на новой, самой передовой основе восстанавливать обрабатывающую промышленность, чтобы не остаться ни с чем, когда упадут цены на нефть. Один из сторонников этой концепции ссылается на исторический опыт России: как это ни печально, пишет он, удались только зверским способом осуществленные экономические реформы Петра I и Сталина, а «мягкие», хотя бы относительно демократическим путем шедшие реформы Александра II и Ельцина— Гайдара в конце концов провалились.

Какие реформы удались, какие провалились — и сейчас не утихают споры: критерии не определены, способы подсчета потерь и приобретений никак нельзя назвать общепринятыми и углубляться в эти зыбкие материи мне бы не хотелось. Что же касается приоритета обрабатывающей промышленности над сферой услуг, например, и уж тем более над сферой услуг информационных, этот тезис, кажется, сильно устарел; страны, на которые мы равнялись, еще почитая себя великой державой, от такой промышленности всячески избавляются и переходят — уже перешли — к постиндустриальной экономике. Предлагать нам сегодня совершенствоваться в индустриализме — значит, заведомо обрекать нас на жизнь в предыдущем этапе.

Большей популярностью пользуются концепции, главным звеном полагающие производительность труда. История нового постсоветского времени началась с ее резкого падения. То есть даже тот уровень, который был достигнут на излете советской власти и плановой экономики и который собирались резко поднять, поставив работников в условия жесткой рыночной конкуренции, был значительно снижен. Так же, впрочем, как и заработки. То есть про них даже не всегда можно было сказать, что они ниже советских — их часто не было вообще. Месяцами.

Разумеется, никто цепями не привязывал людей к рабочим местам без зарплаты. Однако куда пойдешь, если завод на весь городок один, а в городах побольше негде жить: снимать квартиру, как и сдавать, еще не вошло в обычай — да и там пришлых не ждали на рынке труда с распростертыми объятиями. Тем не менее самые активные, молодые, не боящиеся любой работы, не обремененные страхом резкого снижения статуса все же перетекали в новые сектора экономики и в более оживленные места — оттуда и перераспределение занятых между промышленностью и сферой услуг, между промышленными предприятиями, выстоявшими на рынке и оставшимися на дне. Для остальных привязка к месту работы даже без зарплаты оказалась спасательным кругом: страх безработицы и неготовность кардинально изменить жизнь оказались сильнее безденежья. В конце концов, это и спасло нас от безработицы в тех масштабах, в которых она трепала все постсоциалистические страны, спасло от социально-экономических потрясений.

Интересна не столько логика работников, из последних сил державшихся за родное предприятие, сколько логика менеджеров и владельцев, упорно продолжавших по чисто советской привычке придерживать избыток рабочей силы даже в самые тяжелые дни кризиса. Они брали и новых рабочих.

Никогда в истории российской экономики рабочие руки не были действительно серьезным ограничителем производства. Ничто в России не стоило так дешево, как человек — и его труд, и его жизнь. Поэтому структура потребностей производителя у нас всегда была сильно перекошена по сравнению со структурой издержек производства, формирующих себестоимость продукции на Западе. Заработная плата работникам там составляет 60—70% издержек; у нас и сегодня, мягко говоря, намного ниже. Наши экономисты с мазохистским упоением любят сравнивать почасовую оплату в среднем по стране: у нас она составляет, по их данным, 2 доллара; в Германии 24, Японии — 23, США — 20. Одно утешает: наша почасовая оплата все-таки в три раза выше, чем в Китае, Индии и Индонезии — впрочем, это данные из совсем другого источника.

За 1993—2005 годы удельные издержки на трудовые ресурсы в промышленности, по данным, приводимым Р. Капелюшниковым, упали примерно на треть. Реальная заработная плата, если иметь в виду постоянный рост цен на потребительские товары, упала еще больше.