Хантингтон вслед за Вебером считает протестантизм венцом модернизации и основой экономического прогресса. А. Сен показывает, что в послевоенные годы католические страны Франция, Италия, а затем и Испания по темпам развития опережали протестантские (Англию и Германию). В зону интенсивного экономического развития втягиваются страны с православной культурной традицией — Греция, Болгария, Словения, Сербия. Японское же экономическое чудо нанесло этой концепции сокрушительный удар. Затем последовали экономические успехи Китая и стран Юго-Восточной Азии. Последним по времени примером чрезвычайно быстрого и эффективного экономического развития стала Индия, при этом в зону интенсивного развития этой страны входят как индуистские, так и исламские районы. В целом «исламский мир» оказался не чужд развитию на основе современных рыночных отношений. Речь идет не только о Турции, Египте, Малайзии и др. Миллионы мусульман проживают в Европе и Америке и процент успешных предпринимателей среди них растет.
Голландский социолог Г. Хофстед в 1990-х годах исследовал однотипные социальные группы сотрудников IBM в 65 странах мира, выделив три группы цивилизаций — христианскую, мусульманскую и буддистко-конфуцианскую. Он изучал и сравнивал их склонности к индивидуализму или коллективизму, равенству или плюрализму, их готовность к инициативе или склонность к патернализму, готовность к переменам или склонность избегать новшеств, долгосрочную или краткосрочную ориентацию. По сути, изучался уровень модернизированности сознания. И вот автор, который изначально исходил из гипотезы о существовании жестких различий между цивилизациями и разными культурно-конфессиональными группами, пришел к выводу, что расхождения внутри групп выше, чем между ними. Оказалось, трудно выделить не только единую христианскую цивилизацию, но даже и единую католическую: слишком мало общего между католиками Франции и, скажем, Эквадора или Гватемалы. Обнаружились огромные различия в представлениях и ценностях жителей таких католических стран, как Австрия и Португалия. Трудно говорить и о единой европейской цивилизации: например, Португалия, которую теперь собирается догнать Россия, уступает по уровню модернизированности сознания не только другим европейским странам ЕС, но исламским государствам Турции и Малайзии. Огромны различия между Китаем, все еще коммунистическим и коллективистским, и индивидуалистическим Тайванем.
Концепция «столкновения цивилизаций», созданная прежде всего для объяснения вспышки локальных и региональных конфликтов второй половины XX века, как раз тут и проявляет более всего свою слабую информативность. По Хангтингтону, очаги основных конфликтов возникают на границе соприкосновения иудео-христианской и исламской цивилизаций. Кажется, палестинский, косовский, карабахский, осетино-ингушский и чеченский конфликты подпадают под эту теорию. Но я много занимался чеченским конфликтом (не только теоретически) и утверждаю, что его возникновение вовсе не имело отношения к религиозным различиям. Еще труднее объяснить с этих позиций грузино-абхазский конфликт: грузины и большая часть абхазов православные, на стороне абхазов выступали как христиане (жители Абхазии — русские, армяне, украинцы, греки — и казаки, прибывшие из России), так и мусульмане, представители народов Северного Кавказа. Одновременно развивался приднестровский конфликт, субъектами которого были только группы одной конфессии. Дальше совсем плохо для теории: конфликты в Средней Азии, в Африке и Латинской Америке развивались исключительно внутри одной конфессии. Три четверти мировых конфликтов никаким боком не могут быть втиснуты в рамку теории Хантингтона.
Столкновение цивилизаций или незавершенная модернизация
Объясняет ли теория нынешнее развитие международного терроризма и экстремизма? Большинство террористов, их идеологов и организаторов действительно выдают себя за защитников ислама, но в 1970-х годах основная масса террористических актов совершалась выходцами из христианского мира и прикрывались они тогда идеями марксизма. Идея «защиты ислама».
Защита рассматривалась как дополнительный лозунг «мирового революционного движения», и первые декларации организаций стран «исламской солидарности» штамповались тогда в Москве. Главным врагом мира, как в исламских, так и в коммунистических манифестах, выступают «империалистические силы», которые «привели к политическому рабству и экономическому порабощению мусульманских народов».
Во время афганской войны уже Америка пыталась перехватить у СССР контроль над исламским миром, для чего создала свои международные сети исламского единства. Выразительным памятником этому периоду может служить манифест «Исламской студенческой федерации» 1985 года, провозглашавший «распространение солидарности и концепции единства среди исламской молодежи против жестокого врага, кровавого коммунизма».
Итак, инфраструктура того, что сегодня принято называть «исламской солидарностью», создавалась усилиями обеих сторон холодной войны. После ее окончания строители потеряли интерес к этой конструкции: СССР перестал существовать, а Америка утратила врага, против которого могла применить это идеологическое оружие. Однако инфраструктура исламской солидарности, это побочное дитя холодной войны, не захотела умирать и легко нашла смысл своего существовании в том, для чего его создавали — в борьбе с врагом, благо в однополярном мире образ врага кристально ясен.
