Знание-сила, 2007 № 01 (955) - [15]
Часть студенчества все-таки считала, что они делают революцию. Респектабельные левые партии думали, как бы это можно было использовать в собственных целях, но осторожно. Наконец, государственные деятели и просто взрослые обыватели хотели, чтобы все это как можно скорее и по мере возможности без насилия утихомирить.
— Так что это было за движение? Чем питалось?Какой идеологией?
— Она была смутной, расплывчатой, разумеется, окрашенной в радикально левые тона. Но все это весьма не отчетливо: такой ощутимый привкус марксизма, не более. Были очень ощутимы анархические настроения — но не политического анархизма, — Бакунин и прочее, — а просто общая культурная установка. Внятных политических лозунгов у студентов, пожалуй, вообще не было, если не говорить о маленьких группках левых экстремистов: троцкисты, маоисты — они стремились дать движению свою направленность, но были слишком малочисленны, чтобы определять общее настроение. Хотя была некоторая ориентация на сильно мифологизированную Кубу, на мифический образ Китая. Пожалуй, наибольшей популярностью среди студентов пользовался в те времена Маркузе. Были еще ситуационисты; их идея — жизнь есть форма игры. В самом деле, игровое начало в событиях 68-го года было очень сильным.
— В чем же смысл такого невнятного, но бурного движения?Оно ведь не могло возникнуть на пустом месте — тем более, что примерно то же самое происходило в Италии, в Германии...
— Я думаю, и по содержанию, и по результатам это, прежде всего, общецивилизационное движение. Были, разумеется, и политические результаты, некоторое расширение политических свобод. Всеобщая забастовка, возникшая на волне студенческого бунта, дала немалые экономические результаты — существенное повышение минимальной зарплаты и т.д. Но явно не это главное.
В 50-е годы страна, как и вся Европа, жила бедно; 60-е — первые после войны не такие уж скудные. У молодых возникали новые желания, новое ощущение собственной значимости — это же первое поколение благополучных, любимых, сытых детей. Они хотели наслаждаться жизнью, причем сейчас, немедленно (струя гедонизма очень чувствовалась), хотели свободы от опеки взрослых, прав. Значимость молодых действительно стала возрастать, по крайней мере, как потребителей — производство товаров, торговля уже тогда поворачивалась к молодежи, молодежный стиль вошел в моду.
А система отношений в семьях, школах, университетах осталась прежней: жесткой, малоподвижной, с непререкаемым авторитетом отца, учителя, профессора, с тщательно сохраняемой дистанцией между взрослыми и детьми, даже когда они перестают быть детьми. Взрослые упорно воспроизводили прежние стереотипы отношений.
Прежняя главная цель каждого молодого человека — достойно и наилучшим образом войти в общество взрослых — больше не соблазняла молодых. Ценности и ориентиры, прежде незыблемые, перестали казаться таковыми. Тогда в общественных науках пошло в ход выражение: «бриколаж» — в буквальном переводе «поделка»: я сам выстраиваю свою систему ценностей из самого разного подручного материала, и меня нисколько не смущает, если один кусочек не подходит к другому, одно противоречит другому (так у вас сегодня никого не смущает, когда человек немножко православный, немножко верит в экстрасенсов и Бермудский треугольник) Большинство студентов объединяло стремление сделать общество более справедливым, солидарным, дружественным. Они хотели этого не в «светлом будущем», а немедленно, здесь и сейчас. Самые популярные лозунги того времени: «Будьте реалистами, — требуйте невозможного» и «Изменяйте жизнь».
В 1968 во всех французских школах старшеклассники и во всех университетах студенты заседали днями и ночами и вырабатывали какие-то требования; из главных — сломать сложившуюся педагогическую систему, которая была, конечно, довольно жесткая. Один интеллектуальный провокатор того времени выступил с идеей, что студент ничем не уступает профессору, он может и должен учиться сам, ему нужна для этого чисто техническая помощь. Эти идеи пользовались огромной популярностью. И действительно, такие группы самообучения возникли в университетах.
— И сохранились до сих пор?
— Нет, конечно, из этого ничего не вышло. Но сегодня университетский профессор совсем не тот, что был до 68-го года, изменения колоссальные в общении со студентами, в отношении к ним. Наконец, просто в одежде: каждый сам решает, носить или не носить галстук, может ходить в джинсах и так далее.
Студенты чувствовали себя взрослыми, но экономически были зависимы от родителей, от государства — от взрослых. Отсюда одно из требований студентов, чтобы им платили заработную плату в годы учебы: мы заняты общественно полезным трудом и нам положена зарплата, как и всем остальным, не пособие, не стипендия, а именно зарплата.
— Возможно, в несколько окостеневшем обществе была затруднена вертикальная мобильность, и молодые люди заботились о своем будущем, боялись остаться безработными?
— Ну что вы, тогда ничего такого не было. Это сейчас во Франции 10% безработных, а тогда — экономический подъем, поколение беби-бума, послевоенного всплеска рождаемости, только-только выходило в жизнь, им совершенно нечего было опасаться. Нет, их волновало другое: если говорить высокопарно — общечеловеческие идеалы.
