Знание-сила, 2005 № 05 (935) - [55]
"Город Грозный — город грез и несбывшейся мечты". Почему я здесь употребляю слова из песни, а не говорю своими словами? Да просто, когда мы касаемся больной темы, мы все говорим на одном языке".
Не очень-то оригинально, правда? Не слишком самобытно? Но дело совсем не в этом, мы должны просто осознать факт: они прислали это нам.
История есть война?
В Москве я разговаривал с пожилой чеченкой, учительницей истории из Грозного. Да, русских семей почти не осталось, в классе всего одна русская девочка. Ее оберегают и любят. Школьная библиотека сгорела вместе с разбомбленным школьным зданием, сейчас занимаемся в уже во втором по счету детском садике. На уроках и даже переменах не слишком шумят, хотя школа не маленькая — 600 человек. В основном, сидят в здании, но иногда лазают по руинам вокруг. В войну не играют никогда. Главная проблема — нет учителей, молодые разбежались. О чем говорят на уроках? Ну вот приносили мы книгу Джохара Дудаева, обсуждали ее, что правда, а что нет. Все приносят книги из дому, у кого что осталось. Очень хотят все поступить в вузы. Потому что третьего не дано: или учиться дальше, или в боевики. Многие ли из ваших учеников стали боевиками? Не знаю, но, кажется, совсем мало. Они слушаются старших. Старшие не велят воевать. В горах не совсем так. Как относятся к русским солдатам? Очень по- разному. Различают контрактников и срочников. На срочников зла не держат. А те, кто по своей воле...
Читая работы школьников, слушая учительницу, я все ловил себя на сомнении: а не хотят ли эти люди от страха просто произвести хорошее впечатление на меня, векового врага? Это сомнение в человеческой искренности показывает, насколько война проникла и в меня.
В конце сборника — несколько работ, написанных русскими, точнее, не-чеченскими школьниками: об отношении к войне разных людей, о беженцах, о погибших и искалеченных наших солдатах, о судьбе чеченских семей. Работы были из Ленинска- Кузнецкого, из поселка Ярега в Коми, из Астрахани, из Пензы. Вот как кончается последняя работа: "Сколько Moiyr выдержать люди в жизни? Большая и дружная семья, работящая и миролюбивая, пытается выстоять. Но война их не хочет отпускать, а мирный регион не очень-то принимает. <...> Нельзя заставлять мирных жителей возвращаться туда, где стреляют, проводят "зачистки", — в общем, на войну. Все люди должны иметь право на убежище. Я очень хочу, чтобы для настрадавшихся чеченских детей и для их семей таким убежищем стала наша Пензенская область. Хочу, чтобы они забыли то зло, с которым столкнулись в жизни, чтобы выросли добрыми, сильными и образованными. Чтобы все это дало им возможность противостоять злу".
Риторика? Опять под сомнение? Но если и здесь не поверить, последний шанс упущен. И для Чечни, и для России. Впервые за эти годы все возрастающей безнадежности и позора от собственного бессилия я услышал что-то помимо "чипсы, пиво, арахис". Книга "Быть чеченцем" — страшное обвинение, брошенное детьми взрослым. У свидетелей этого обвинения должно было найтись немалое мужество и достоинство: хотя бы для того, чтобы все вспомнить и рассказать. Похоже, что дети — из Гудермеса так же, как и из Астрахани, имеют талант, утраченный обезумевшими от ярости, страдания и унижения взрослыми. Талант жить. Их убивают, убивают их родичей, убивают и сами их родичи, а они все еще знают, как это — жить. И они защитят это право. Во всех работах - и русских, и чеченских сквозь ужас происходящего прорывается одно: "Так больше не будет!" В главном я все же согласен с Толстым: война прекратится не по воле правительств, а только если первый, второй, третий капрал не захочет воевать. Это поколение может изменить историю Чечни и России. Если не будет физически уничтожено.
Михаил Георгиади
В компании с "кораблем пустыни"
...И когда оглянешься назад, селение, которое ты покинул, давно стерлось, не оставив и следа видимости. До ближайшего оазиса — сотни километров, обычная арифметика бедуина. Впереди лишь камень и песок. От горизонта до горизонта никаких признаков жизни. Непривычный пейзаж неизвестной планеты. Ни деревца, ни строения, ни зверя: лишь черная полоска скользит, подвигаясь вперед. Караван! "Корабли пустыни" бороздят море песка.
"Аллах сотворил сперва человека, а потом верблюда", — говорят бедуины. Верблюд умен, терпелив, быстр, а еще он поразительно переносит жару. Среди млекопитающих он лучше всего приспособлен к жизни в пустыне. Долгий естественный отбор наделил его организм множеством удивительных свойств.
И ноги у него, у этого верблюда, —
Как лунные лучи в ночи,
в минуту чуда.
Богатое седло и крепкая узда
Не снизят быстроты — полет.
а не езда!
Аль-Фараздак (VII - VIII вв.)
Было время, верблюдами была богата и наша страна. Едешь в поезде по средней полосе, смотришь в окно и видишь все то же: деревья, путники, домики, автомобили — и снова автомобили, механические звери нового века. А в поезде, который вез меня из Красноводска в Небит-Даг (дело было в 1985 году, и моя неполиткоррекьность простительна), развлекал (или досаждал?) вездесущий песок — казалось, он пробивался даже сквозь стены вагона, — а еще я время от времени чувствовал себя удивленным есенинским учеником (метемпсихоз, переселение душ), когда видел, как вдоль дороги бежит по пустынной дали, "как на празднике отчаянных гонок", верблюд. Бежит, силится догнать поезд, а тот равнодушно несется вдаль. "Милый, милый, смешной дуралей..."
