Знание-сила, 2004 № 04 (922) - [7]

«...Анатолий Васильевич дал мне урок русского языка, еще раз деликатно напомнив, до какой степени для моих товарищей я все еще «англичанин». «В каждом из нас, — сказал он, — сидят двое: преступник — переступник и праведник — право — дни к, судия».... В то утро я отдал-таки своего судью на расстрел Малькову». (Петерс. Из воспоминаний Луизы Брайант).

Фени Каплан. 1918 гад

Каплан расстреляли в Кремле 3 сентября. Точное время и исполнители не установлены. Если верить подцензурным воспоминаниям коменданта Кремля Малькова, это сделал он сам в три часа дня, одним выстрелом, после того как она повернулась к нему спиной по команде «К машине!», что выглядит вполне правдоподобно. Сколько было при этом свидетелей, куда дели тело и проч., по сути, так и осталось неизвестным, хотя и «свидетели» и «очевидцы» со временем, конечно, нашлись, и беллетристики на эту тему к настоящему моменту предостаточно.

Следствие же по делу Каплан продолжалось — в 18-м году, в 22-м, в 60-х, в 90-х. Продолжается до сих пор.

И в этой связи стоит привести еще один документ. Обе истории, с ним связанные, очень личные, однако и их, я думаю, можно рассказать, но не потому, что всех ее участников уже нет в живых. Эти люди жили в такое время, что их личные истории очень часто сами просятся в большую Историю, поскольку проливают свет в те ее уголки и закоулки, о которых молчат стенограммы и протоколы.

В 1920 году Петерс, тогда Чрезвычайный комиссар Северо-Кавказской железной дороги, заболел тифом. Он был молод, физически крепок и через несколько дней уже почувствовал себя здоровым. Однако врачи и находившиеся рядом с ним товарищи ничего не давали ему делать, почти силой удерживая в постели в течение двух недель. Петерс, по его выражению, «часами лежал и считал мух, которых даже ловить не позволяли». Дальше он пишет: «Книг не было. Спасибо Глебу (Глеб Иванович Бокий, тогда начальник Особого отдела Восточного фронта. — Авт.), оставил несколько блокнотов и чернила». И Петерс начал записывать в эти блокноты своего рода хронику двух последних лет - восемнадцатого и девятнадцатого — о ликвидации анархистских гнезд, мятеже левых эсеров, о своих непростых взаимоотношениях с Локкартом, «дело Каплан», курьезные эпизоды из операций по борьбе с бандитизмом, «рейды» по «малинам» и притонам, откуда чекисты заодно вытаскивали и первых беспризорников, и т.д. Записи он делал на английском. Этот язык был ему тогда привычней русского и даже родного латышского. (Десять лет он провел в Англии, с 1906 по 1917 и только три в России.)

Теперь несколько слов о том, как эти блокноты уцелели и сохранились после всех обысков тридцатых годов.

В 1929 году к Петерсу приехала из Англии его дочь Мэй. Ей было всего пятнадцать лет, и она быстро адаптировалась к новой среде. В тридцатых годах она училась в знаменитой школе танца у Айседоры Дункан, которая считала ее одной из самых одаренных и перспективных своих учениц. Однако в судьбу девушки вмешалась природа: к девятнадцати годам Мэй выросла почти до метра восьмидесяти сантиметров, и путь в балет оказался закрыт.

Девушка пережила жесточайший стресс, затем тяжелую депрессию. Пытаясь вывести из нее дочь, отец дал ей почитать свою «хронику восемнадцатого гола», полную таких стрессовых ситуаций, которые той и не снились. По-видимому, это помогло. Мэй Петерс с тех пор не расставалась с записками отца, а в 1946 году, перед своим арестом, успела передать их второй жене отца Антонине Захаровне.

Несколько фрагментов из тех блокнотов уже приводились выше. Вот еще один, непосредственно связанный с «делом Каплан» (перевод с английского сделан сыном Петерса Игорем).

«2 сентября, 1918 года. Ночью поехал в Кремль поговорить со Спиридоновой. (Кремль был тогда местом содержания под стражей особо важных персон. — Авт.). Мария человек! Если дело касается кого-то другого, чьей-то жизни или освобождения, она забывает о себе, об обидах, обо всем постороннем и решительно старается помочь. Я показал ей протокол, в котором история с шалью. Она сказала, что помнит еврейскую девушку Фейгу или Фаню, которая сильно болела. Про шаль помнит, что отдала кому-то, возможно, что и ей. Но вот одно запомнилось ясно: та девушка, Фаня, была влюблена, причем в какого-то недостойного, который бросил ее во время взрыва бомбы. Мы убеждали ее, что так нельзя, нужно бороться с подобным чувством. А она все твердила, что хочет встретиться с ним и что-то доказать. Перечитав протокол, Мария сказала: «Вот и встретилась, дурочка! А потом сыграла в Шарлотту Корде. Замечательное подтверждение правоты Маркса — там, в девяносто третьем, была трагедия, у нас — чистый фарс! Разве не так?!» Но я с ней не согласился» — заключает Петерс.

(Историческая справка: Мария Шарлотта Корде де Армон, внучатая племянница великого Корнеля, приехала в Париж из Кана, где укрывались от якобинской диктатуры проигравшие схватку жирондисты. Там эта девушка пережила бурное увлечение одним из их лидеров — Франсуа Бюзо. Этот человек, в начале революции восхищавшийся лидером якобинцев Маратом, со временем превратился в одного из самых непримиримых его врагов. Некоторые историки считают, что именно Бюзо и настроил неврастеничную, неудовлетворенную своей судьбой девушку на убийство, причем не только своей ненавистью к Другу народа, но и тем, что отверг пылкие чувства Шарлотты, которая сказала ему: «Скоро ты увидишь что таилось в моем сердце. И ты поймешь, какое сердце ты отверг!»)