Знание-сила, 2004 № 02 (920) - [48]
Мало приятная перспектива, что и говорить.
Принято сочувствовать угнетенным. Но захочется ли жить в мире, в котором победит ИХ революция? Кто все еще сомневается, пусть вспомнит, как однажды на сцену уже вышли те, кто также отстаивали свое право на иррационализм, голос крови и атавистическое чувство — как альтернативы разуму. К чему это привело, хорошо известно (нам: Замятин не дожил до этого иррационального шабаша).
Финал утопии страшен. И даже не потому, что подруга героя погибает, а его подвергают лоботомии. Ужасны последние слова нумера, которого заботливые социальные лекари вылечили, удалив ему из мозга "опухоль" -фантазию: "Разум должен победить". И это плохо?!
Отвратительно, согласится читатель замятинского романа, познакомившись с результатами "царствия Разума". Но если на секунду задуматься: а как насчет сна разума, рождающего чудовищ? Но эти мысли приходят не сразу, не после первого прочтения...
Быть может, противоречия романа отчасти связаны с полемикой, от нас уже, к счастью, далекой, но для Замятина составлявшие сущность его жизни. Полемики не только социальной, но и чисто литературной: Замятин был одним из наиболее резких критиков набиравшей силу идеологии — Пролеткульта, в котором автор романа "Мы" безошибочно распознал тирана, не уступавшего тому, чей портрет еще не висел на всех общественных зданиях и в кабинетах, как десятилетиями позже.
К тому времени идею разумной организации общественной жизни, развитую, кстати, еще одним фантастом и утопистом — Александром Богдановым (Малиновским), подхватило молодое поколение "пролетарских" поэтов, не обладавших ни его образованием, ни кругозором. Они рисовали апофеоз Машины, железного мессии, который сокрушит старый мир со всей его обветшалой "буржуазной культурой", а взамен построит новый: мир идеальной организации и порядка, мир-фабрику, мир вычисляемого человеческого счастья, полного растворения каждого во всех. Уже не ансамбль разнообразных "Я", но всеобщее, интегрирующее "Мы".
Евгений Замятин с женой. Ривьера, 1932 г
Причем замыслы этого нового "мы-человечества" не ограничиваются старушкой Землей — все мироздание отныне расчерчено под единую строительную площадку для будущих "организаторов". Уже на первой странице замятинского романа глаз цепляется за фразу, которую стоит перечитать еще раз, обращая внимание буквально на каждое слово: "Вам предстоит благодетельному игу разума подчинить неведомые существа, обитающие на иных планетах — быть может, еще в диком состоянии свободы. Если они не поймут, что мы несем им математически безошибочное счастье, наш долг заставить их быть счастливыми. Но прежде оружия мы испытаем слово".
Тоже, между прочим, "космизм", которым сегодня принято восхищаться. Он внушал бы куда меньше опасений, если б замыслы героев романа остались только на бумаге - увы, у этих героев были реальные прототипы. И утопии пролеткультовцев очень скоро и абсолютно серьезно начали воплощать в жизнь другие — просто "культовцы".
Вот, например, вопрос на засыпку: откуда эти чудовищные инструкции-воззвания? "Сорок тысяч в шеренгу... Проверка линии — залп. Выстрел вдоль линии. Снарядополет — десять миллиметров от лбов. Тридцать лбов слизано — люди в брак". Что это, внутреннее распоряжение по ОГПУ? Вовсе нет: процитировано несколько строк из последней изданной книги одного из видных теоретиков Пролеткульта Алексея Гастева "Слова под прессом". Написанной, кстати, почти одновременно с романом Замятина. Для Гастева Машина была новым божеством, а пролетариат — ее новым духовенством. То, что пролетариат, слившись с Машиной, станет хозяином мира, для главного адепта Пролеткульта сомнений не составляло. Между прочим, это у Гастева впервые — на три года раньше Замятина — промелькнул этот чудовищный образ: полностью лишенный индивидуальности "нумер·". Другое дело, что Алексей Гастев не видел в этом ничего страшного, наоборот, мир Нумеров представлялся ему желанной утопией, за построение которой и жизнь отдать не грех!
Дружеский шарж Ю. Анненкова
Теперь понятно, что за образ неотступно сопровождал автора романа "Мы". "Наших" он знал прекрасно. Хотя никак не могу взять в толк: как же он, такой проницательный, не смог предугадать единственно возможной реакции власти на свое произведение?
История издания замятинского романа — история, увы, в основном зарубежная, не наша.
Сам-то писатель отнюдь не считал, что составляет пасквиль на идеалы победившей революции (что ему вменили в вину). Это отмечали и первые рецензенты на книгу, наши и зарубежные. Среди коих нельзя обойти молчанием одного рецензента, отметившего по горячим следам: "Вполне вероятно, однако, что Замятин вовсе и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры... Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем нам грозит машинная цивилизация". Имя написавшего это — Джордж Оруэлл.
Однако в России опубликовать роман не удалось — хотя на дворе стоял не пресловутый 37-й год: еще не отпраздновали и трехлетнюю годовщину революции! Есть версия, что одним из первых читателей замятинского романа был ленинградский партбосс Григорий Зиновьев. Литературной фронды он, естественно, недолюбливал, а Евгений Замятин, занимавший тогда пост председателя ленинградского отделения Союза писателей, в глазах партийного начальства априори вызывал подозрения. Кроме того, можно предположить, что Зиновьев был человеком неглупым и в романе Замятина прочитал как раз то, что и должно было превратить зыбкое подозрение в стопроцентную уверенность.
