Знание-сила, 2003 № 06 (912) - [8]

Хуже всего, по-моему, то, что происходит с нашей интеллигенцией. На последние выборы в Санкт-Петербурге пришли наиболее управляемые группы населения, а те 30 — 40 процентов избирателей, кто сознательно вырабатывает собственную позицию, на выборы не пошли — у них, видите ли, чистоплюйское отвращение к политике выработалось...

Александр Ахиезер: — Я согласен и с той, и с другой точками зрения, хотя они противоположны: мы одновременно и стабильны, и нестабильны. Все дело в том, как оценивать. Если с позиции последнего десятилетия — то нестабильны. А если взглянуть на весь XX век — так он весь был такой, и тогда это состояние надо признать стабильным. В XX веке произошли две национальные катастрофы, когда в один день, в одну ночь рухнули две империи по внутренним, заметьте, причинам. Никто их не завоевывал и не оккупировал. Есть в нашей истории такой внутренний механизм, который упорно толкает страну к саморазрушению.

Опять-таки по каким критериям оценивать деятельность и качество общества и государства? Хорошо ли в них живется человеку? Но общество и государство существуют не для того, чтобы людям жилось лучше, а для сохранения целого, для того, чтобы хуже не было. О лучшем мы сами должны думать.

Почему с нами все время происходят какие-то катастрофы? Жизнь в высокоорганизованном обществе требует постоянно принимаемых очень эффективных решений. Не решений правительства и президента, хотя и их тоже, но решений, принимаемых на всех уровнях общественной жизни. Мы эффективных решений не принимаем вообще. У нас представлено много типов разных культур, субкультур, они постоянно воюют друг с другом. В конце концов, Россия живет между двумя крайне неэффективными решениями: между монологизмом власти, в принципе не умеющей вступать в диалог с обществом, и смутой внизу, которая проявляется не столько в каких-то открытых формах протеста, сколько просто в бездействии или некачественной работе.

Илья Левин: — Хочу предупредить аудиторию, как Германн просил старушку-графиню: «Не пугайтесь! Ради Бога, не пугайтесь!»

Я думаю, наше нынешнее стремление все, что можно, вывезти и продать предшествует продаже солидных кусков самой России китайцам, японцам, американцам. Вот этого и не стоит особенно бояться. Мы наконец-то после этого станем нормальной страной.

А как же наши комплексы, наши привычки, наша национальная гордость? Но все меняется. Докладчики уже продемонстрировали нам, что привычная литературоцентричность нашей культуры сменяется другими ориентациями новых поколений, что наше имперское самолюбие усмиряется прагматизмом: не любят россияне США, но в тех же опросах, в которых признаются в этой нелюбви, признают также, что с Америкой надо дружить. Так что даже самые глубинные комплексы и черты со временем трансформируются.

На это уйдет, конечно, не десять лет, но в принципе это может произойти в исторически очень сжатые сроки. Может, предчувствие распада и готовность к нему и дают ощущение нестабильности?

Между прочим, в самой Италии только треть итальянцев, живущих в мире, и ничего страшного из-за этого не происходит...

Владимир Ядов: — Что с нами происходит? Стагнация индустриализма. Чрезмерная сила государства и чрезмерная слабость гражданского общества. Тяготение к унитаризму, а не к федерализму. Прагматизм в политике. Расслоение общества на богатых и бедных. Увеличение разрыва между столицами и провинцией. Раскол между западниками и традиционалистами, повторяемый уже и новыми поколениями. Ухудшение здоровья наши.

И — адаптация к новым условиям жизни.

Десять лет подряд мы спрашивали у россиян, согласны ли они с высказыванием: «Я ощущаю себя человеком без будущего». С этом согласились 80 процентов опрошенных в 1990 году, 22 — в 1997 и 14 — в 2002. У людей появилось будущее? Думаю, просто они привыкли...

Я считаю, переходный период закончился, все стало гораздо более предсказуемым. Ну, не Путин будет, так кто-нибудь вроде него — кого они еще допустят к власти! Мы будем первыми среди третьих, а в золотой миллиард не попадем. К этому еще стоит добавить долгую фазу «ломки», связанную с постимперским синдромом, Я думаю, лидерство среди третьих позволит нам укрепить самоощущение великой державы, а к тому же мы будем долго гордиться памятью о своем великом прошлом, как гордятся сегодня британцы, вспоминая о великой империи, которой уже нет...

Гюнтер Юнкер. Эскиз декорации, 1974

Теодор Шанин: — Но англичане вовсе не тоскуют о своем имперском прошлом. Я начал преподавать в английском университете через пятнадцать лет после распада империи и не встретил ни единого человека, который бы сожалел об этом. Знаете, почему? Потому что англичане после этого стали жить лучше. А здесь синдром сохранился, я думаю, потому, что люди стали жить хуже или, по крайней мере, им так кажется...

Юрий Левада: — Мы в своих опросах между всем прочим спрашивали, что важнее: обеспечить стране положение великой державы или обеспечить достойную жизнь гражданам. 70 процентов предпочли второе.

Нина Беляева: — Все время слышу: у нас нет гражданского общества, у нас не происходит самоорганизации граждан, но это неправда. Объединились 6 миллионов инвалидов и лоббировали принятие нового закона, резко увеличивающего их льготы. Общественная организация, представляющая интересы 12 миллионов беженцев, лоббировала принятие закона о беженцах, который дал им наконец какую-то государственную защиту. Сообщество журналистов фактически сорвало принятие поправок к закону, которые, на их взгляд, ущемляли свободу слова. Голодающие авиадиспетчеры добились своего. Как же ничего нет? Есть!